— Прошу прощения, неправильно выразился. Сколько этих газет получится? В штуках сколько? Меня количество интересует, — уточнил Виталий.

— Сейчас узнаем. Слышь, Прошка, сколько можешь за день листов переписать?

— Так это смотря чего. Ежели слово Божие, Библию каллиграфическим почерком переписывать, то страницы три, а то и четыре за день осилю.

— А если не каллиграфическим почерком?

— Корявым? Так непонятно ж будет.

— Неважно. Отвечай.

— Корявым листов десять, а то и больше смогу.

— Угу. Значит, десять писцов за день… ого! Сто листов настрочить могут! — обрадовался царь, — Чем тебе не газета? Хороший тираж? — с удовольствием просмаковал новое слово Гордон.

— Ну как вам сказать… — дипломатично хмыкнул юноша.

— А у вашей газеты какой был тираж? — насторожился царь.

— Сто тысяч, — коротко ответил Виталий.

— Сколько? — дружно ахнули царь и писарь.

— Сто тысяч. Причем газета была из сорока листов формата… вот почти такого размера, как у меня руки сейчас раскинуты, — юноша опять покосился на свои прикованные к стене руки, — и на каждой странице цветные картинки.

— С ума сойти… Так, а где ж я тебе столько писцов найду? — оторопел царь, затем посмотрел на измученное лицо Виталий и коротко приказал: — Расковать его быстро!

На палача было больно смотреть, пока он снимал цепи со своей жертвы. Как только последняя цепь была сбита, Виталий обессиленно сполз по стене на каменный пол. Рубашка на теле юноши при этом задралась, обнажив синюшное от кровоподтеков тело.

— Эк тебя… — сочувственно сморщился царь, — Сто тысяч… и что, все это читают?

— Конечно, — кивнул журналист, — Раскупают и читают. И редакция неплохие денежки на этом имеет. Это дело прибыльное, если за него возьмется хороший профессионал.

— А ты хороший профессионал?

Виталий уже понял, к чему клонит царь.

— Хороший. Но предупреждаю сразу, такой тираж, как в «Рамодановском Вестнике», я обеспечить не смогу.

— А мне такой и не нужен, — успокоил его царь, — У меня во всем государстве столько грамотеев не наберется. Тысяч пять в неделю осилишь?

— Сразу нет. Такое дело враз не одолеешь. На раскачку время нужно. Но через полгода и десять тысяч в неделю выдавать буду.

— Заметано. Что тебе для этого потребуется?

— Деньги. На первые закупки инструмента и материала.

— Сколько?

— Местных цен не знаю. Потом скажу. Далее, помещение под типографию найти надо…

— Типографию?

— Мастерскую, где газету делать буду, — пояснил Виталий, — Ну и еще денежки лично мне. Я, понимаете ли, имею странную привычку ежедневно кушать, причем делаю это не менее трех раз в день. Опять же мне еще на постой определяться, а даром меня вряд ли кто пустит.

— С золотишком нет проблем. Отсыплю. С постоем тоже разберемся. Жить у меня будешь.

— Это как? — нахмурился Виталий.

— В палатах царских.

— Ну не-э-эт… — замотал головой юноша, — так не пойдет.

— Это почему?

— Да если я у тебя под боком жить буду, мне сразу все в три пояса кланяться начнут. Ни из кого слова лишнего не вытянешь. А наш брат корреспондент нос по ветру держать должен. Нет, не так… против ветра. По ветру много не учуешь. Кто что слышал, кто что знает. Все сплетни нужно собрать, выудить оттуда рациональное зерно и красиво это подать на страницах газеты или журнала. Скажем, боярин Хрюшкин или боярин Брюшкин ляпнул что-то не то про царя-батюшку али родное государство охаял, а мы его тут и пропечатаем в газете, заклеймим позором! Пусть попробует потом отвертеться!

— То, что надо! — восхитился царь. — Ах, какая замечательная вещь эта твоя газета!

— Но теперь-то ты видишь, царь, что мне просто необходимо жить отдельно? Иначе, считай, полная дисквалификация, а на это я пойти не могу.

— По рукам. Назначаю тебя царским сплетником! Но смотри, Лексеич, ежели через полгода ты мне пять тысяч тиражу не дашь…

— Да ты дай мне сначала из тюряги выйти, а потом уже спрашивай, — возмутился Виталий.

Царь отрывисто рассмеялся:

— А а ты, Лексеич, боевой. Думаю, мы с тобой поладим.

Юноша криво улыбнулся в ответ разбитыми губами, попытался оторваться от стены и подняться, но вместо этого со стоном завалился на бок. Избитое тело отказалось слушаться.

— Неплохо над тобой стрельцы поработали, — озаботился Гордом.

— Может, лекаря иноземного позвать? — виновато вздохнул Федот.

— Еще чего! Лексеич у нас теперь ценный человек. Этим коновалам его жизнь доверять нельзя. Я нашим ведуньям больше верю. К травнице его на постой определим. Негоже бабе одной в пустом доме без защиты жить, а Лексеич — витязь знатный. И ей будет на кого, в случае чего, опереться, и подлечит, и за постой много не возьмет, — удовлетворенно хмыкнул рачительный Гордон, — Мужик в доме дорогого стоит.

— Э! Вы что, меня к старой карге подселить решили? — заволновался Виталий.

— А я тебя что, в ее постель пинками загоняю? — удивился царь. — И вообще, нечего привередничать. Стерпится-слюбится. Но ежели ты мне Янку Вдовицу обидеть посмеешь…

Перед лицом Виталий нарисовался державный кулак.

— Понял. Серьезные отношения с бабулькой только после свадьбы, — клятвенно заверил Виталий царя.

Очередной приступ слабости волной прокатился по его измученному телу, а потому он не заметил, как по лицу царя Гордона скользнула мимолетная улыбка. Юноша опять начал терять сознание. Рука царя легла на его лоб.

— Э, да у тебя, парень, жар. Так, быстро к лекарке его! — рявкнул Гордон. — И все отсюда вон. А ты куда? Нет, Прошка, ты останься. Дело одно есть. Придется тебе, писарь, малость пострадать за отечество…

Виталий мучили кошмары. В горячечном бреду он воевал с лешими, дрался с чертями. Черти почему-то были одеты в натовскую форму сил быстрого реагирования, словно сошли в его бред из американских боевиков. Только на головах у них почему-то сидели немецкие каски с рогами, на которые сверху еще нахлобучены тюбетейки. Он с ними бился не на жизнь, а на смерть. Иногда враги временно отступали, и Виталий начинал слышать около себя нежный девичий голосок, напевно шепчущий непонятные слова. В этот напев порой вторгались еще два голоса по грубее, и Виталий очень хотелось попросить эти голоса заткнуться, так как от девичьего напева ему становилось легче, но из пересохшего горла слышалось лишь тихое нечленораздельное сипение, и неизвестные продолжали назойливо бубнить, доводя обессиленного юношу до белого каления. Однако всему приходит конец.