После ужина я пошел в лазарет. Двери были открыты, все постели пусты, кроме одной, в углу, где лежал наш негр с трубкой, по-прежнему в черных саржевых брюках, в голубой рубашке, с пластырем на лбу. Чтобы удержать его на месте, двери уже не требовались.

Поздно ночью, или очень рано утром следующего дня, мы снова должны были взять на борт мигрантов, теперь с Гренады, острова специй. Это была наша последняя ночь на борту, и мы устроили небольшую вечеринку в баре. Бармен оказался к этому не готов, и мы быстро истощили его запасы бренди и испанского шампанского. Мы подняли эконома и стюардов, но больше найти напитков не смогли. Пока мы разговаривали со стюардом, мигрант из Сент-Китса сказал, что может помочь, если мы ищем бренди.

«Пусть бедняга оставит его себе, — сказал мистер Маккэй, все еще пребывавший в расслабленном состоянии духа. — Может, это первая и последняя бутылка бренди, которую он себе купит. Когда в Англии у него лицо начнет трескаться от холода, он будет чертовски рад этому бренди».

Но мигрант настаивал. Он был невысок, среднего возраста, толстый, исцарапанный и в очках.

Мы с Крипалом Сингхом отправились к нему. Спускаясь все ниже и ниже, мы мельком оглядывали набитые маленькие каюты, головы под простынями, одна над другой, открытые чемоданы, слышали близкие, приглушенные звуки жизни, кипевшей вокруг, видели, как мужчины и женщины спешат в туалет и обратно. Он открыл свою дверь — четыре койки, каждая помечена головой, тут же возникшей из-под простыни, множество чемоданов — протиснулся в каюту, закрыл дверь и вскоре вышел оттуда с бутылкой, с которой почти полностью слез ярлык, кроме маленького уголка со словом «бренди».

Крипал Сингх, которого я считал экспертом в этих вопросах, выглядел вполне довольным. Он дал мигранту пять долларов, и тот удалился, закрыв за собой дверь каюты.

Мы побежали с бутылкой на палубу, и свежий воздух оживил нас.

Филипп сказал: «Это ром. Даже испанский бренди не такого цвета. Это штука, которую у них называют тростниковым бренди».

Втроем мы снова отправились на жаркие, душные нижние палубы. Постучали. Мигрант открыл. Он был в майке и штанах, но без очков. Он отдал нам наши деньги и забрал бутылку, не произнеся ни слова.

«Видите, что я хочу сказать, мисс Талл, — сказал мистер Маккэй. — Видите, как эти звери относятся к своим же? Никуда он не доедет в Англию. А если пара белых ребят на него насядут и надерут задницу, начнет вопить о расовых предрассудках».

Когда я проснулся наутро, мы уже покидали Гренаду, дышавшую ранним утренним покоем. Солнце еще не взошло. Море было ярко-серым, небо светлым, холмы — спокойного зеленого оттенка, вода под нами тениста и недвижна. Казалось, это воскресное утро. После завтрака солнце поднялось высоко, стало жарко, и мигранты скопились густой толпой на носу корабля. Их рубахи и платья хлопали на ветру; они болтали и указывали куда-то пальцами, как будто собирались на морскую экскурсию.

Теперь мы признали мистера Маккэя экспертом по Вест-Индии. Филипп спросил его: «А вот гренадцы? Они не в ладах с этими, с Сент-Китса?»

«Тут вы меня поймали. Люди с Сент-Китса не любят людей с Антигуа. А вот про гренадцев я не знаю. Я только надеюсь, что они не начнут драться прежде, чем мы доедем до Тринидада».

Внезапно в полдень, около ленча, вода сменила цвет с синего на оливковый, и новый цветовой поток был оторочен белой пеной. Мы вошли в паводковые воды реки Ориноко. Я представить не мог, что они доходят так далеко на север, и подумал, правда ли, что с одной стороны этой белой оторочки соленая вода, а с другой пресная, как утверждал Колумб.

Мы приближались к Южной Америке; вдали тянулась низкая гряда серых холмов. Было невозможно определить, где кончается Южная Америка и начинается Тринидад. Эти холмы вообще могли быть каким-то островом. Ничто, кроме цвета воды, не говорило о том, что мы приближаемся к континенту. Холмы становились выше, то, что казалось выемкой, стало разломом, и мы увидели канал. Колумб дал ему имя «Пасть дракона»[19]— предательский северный вход в залив Париа. Справа от нас в серой дымке была Венесуэла. Слева был Тринидад — группа высоких каменистых островов, покрытых неопрятной зеленью, а за ними силуэт Северного хребта[20], расплывшийся под проливным дождем.

Именно с юга, через, Пасть дракона, как он выразился, Колумб и вошел в залив Париа в 1498 году. Мощные течения, рожденные от паводковых вод реки Ориноко, рвущихся в залив Париа, задержали его в пути и чуть ни потопили корабль. «Волны ревут беспрерывно», — писал он; и однажды, посреди ночи, стоя на палубе, он увидел «море, идущее с запада на восток, огромным валом, высотой с корабль, и медленно приближающееся», а поверх этого кружащегося моря с ревом шла могучая волна… «И до сего дня я чувствую страх, постигший меня тогда»… Когда он наконец вошел в залив, он обнаружил, что вода тут пресная. Именно это и придало ему смелости, чтобы объявить о своем наиболее поразительном открытии. Он обнаружил, писал он Фердинанду и Изабелле, что приближается к земному раю. Ни одна река не может быть столь глубокой и широкой, как залив Париа; и на основании тех сведений, что он почерпнул у географов и теологов, он, Колумб, пришел к заключению, что земля здесь имеет форму женской груди, и земной рай находится прямо на ее соске. Пресная вода в заливе Париа течет из рая, к которому, благодаря его расположению, нельзя подойти на корабле и, конечно же, без Божьего соизволения.

Держась поближе к Тринидаду, слушая вокруг себя раскаты грома посреди ясного неба и наблюдая за пляской молний по холмам, мы дрейфовали по плавной широкой дуге влево, так что, стоя на настиле в средней части корабля, видели, как нами же вздымаемые волны постепенно превращаются в легкую рябь на недвижной воде.

Мигранты жестикулировали.

«Надеюсь, миграционная служба присмотрит за этими парнями, — сказал мистер Маккэй. — Тринидад для них что-то типа второго рая, знаете ли. Дай им шанс, и половина спрыгнет с корабля прямо тут».

Мы приняли на борт лоцмана и чиновников миграционной службы.

«Пусть посмотрят, — сказал м-р Маккэй, имея в виду мигрантов. — У нас здесь катера, а не какие-то гребные лодки». Флаг медленно развевался на ветру. Катер с белой надписью ПОЛИЦИЯ, сделанной крупными, ободряющими буквами, мчался рядом с нами; все, кто там находился, были в безупречной униформе.

«Совсем неплохой островочек», — сказал м-р Маккэй.

«Я слышал, они теперь в полицию мальчишек из колледжа берут», — сказал Филипп.

Со стороны моря Порт-оф-Спейн[21]разочаровывает. Видишь только деревья на фоне холмов Северной гряды. Зелень разрывает башня королевского колледжа и голубой массив здания Салватори. Воздух над загрузочной станцией в Тембладоре[22]желтый от бокситовой пыли.