Это не черный юмор. И не обида сквозит в моих словах. Это стремление к лингвистической ясности. Может быть, если мы начнем давать понятиям правильные названия, у нас возникнет потребность что-то изменить? А то назовем красиво и радуемся. Сад! Где все цветет и благоухает! Только лучше не нюхать (пахнуть будет сиротским борщом и запеканкой), а также не вникать в звучание самого слова, ибо в русском вещем языке слово «сад» ассоциируется к тому же с именем известного маркиза, не к ночи будь помянут…

Так вот. В моем детском исправительном заведении в туалет нас водили строем. Строго по часам. Мальчиков и девочек совместно. И попробуй показать, что ты стесняешься! Тебе конец! Это надо суметь учуять сразу и бесповоротно. Ты можешь стесняться и дико страдать. Но молча и скрытно. Чтоб об этом никто не догадался. Это — военная тайна. Узнает кто — все! Пиши, пропало!

А что делать, если в данный момент, когда велят всем оправляться, тебе именно не хочется? Вот он — извечный конфликт индивидуума и коллективной воли! Ишь ты! Не хочется! Всем — хочется, а тебе не хочется! Выискалась!

Что из этого следовало? То, что когда захочется, вот тут-то и восторжествует справедливость! Не пустят тебя, гнилого самоуправца, в туалет в неурочное время. Терпи. Плачь, страдай, но терпи. Ведь предупреждали!

В общем, история известная, многим знакомая. И приходилось претерпевать. Просто набраться мудрости и сказать себе: детский сад когда-нибудь кончится. Обязательно. И потом — я никогда не буду ходить в туалет нигде, кроме дома. И точка.

Дело усугублялось еще и нашим исконно-посконным отношением к туалетам. Таких гадких, грязных, смердящих мест, вынужденно посещаемых людьми, мне почти нигде больше встречать не приходилось. Только в родных пенатах. В последние годы появились, правда, свежие впечатления из некоторых азиатских стран, но речь сейчас о нас.

Есть у меня один замечательный друг. Алеша Добров, архитектор, художник, с которым мы долгие уже годы состоим в переписке, радуя и развлекая друг друга всякими жизненными историями. Вот как-то раз делились мы заветным: впечатлениями от родных туалетов. Получилось нечто вроде древнегреческого поэтического состязания: кто кого переплюнет, чей опыт ужаснее, чья история поразительнее. Оказалось, каждому из нас было что рассказать на тему «туалетных ужасов».

Вот Алешин эпизод: «Самый пикантный нужник я видел в Ленинграде на Московском вокзале, там архитектура была изобретательная — дыры разделили низенькими перегородками, где-то метр двадцать, так что, когда сидишь и какаешь, видно голову. А вот дверей не было, только эти кирпичные перегородки так слегка изгибались, как в переодевалках пляжных… А поскольку это все же на вокзале, то страждущих до дефекации там тыщи, и вот представляете, тоже такое возвышение, на нем сидит квинтет или секстет какающих, а перед каждым отсеком — очередь. И каждый какающий смотрит такими расширенными глазами первому в очереди…»

А вот мой фрагмент впечатлений на ту же тему: «В пору моей мятежной юности решили мы с другом отправиться на самолете в город Касимов Рязанской области. Полет происходил на «кукурузнике», который швыряло, мотало, подкидывало и раскачивало каждую секунду нашего движения к намеченной цели. Дверь в кабину пилотов была беспечно распахнута. Видно было, как экипаж подкрепляется по ходу пьесы пивом, что почему-то уверенности в благополучном исходе воздушной прогулки не прибавляло. Все пассажиры, однако, как-то держались в рамках приличий. Кроме меня и охотничьей собаки, лежавшей у ног хозяина. Нас с ней неудержимо рвало на родную землю. И просто — рвало.

Летели недолго, но когда рвать уже нечем, кажется, вечно летишь. Несмотря на мои худшие ожидания, приземлились благополучно. Охотник на руках вытащил собаку. Меня выволокли пропахшие пивом веселые пилоты и положили для отдыха на траву. Потому что весь этот Касимовский аэродром был просто большим полем, покрытым пыльной травой.

Я немножко полежала, но испугалась, что выгляжу не эстетично, и кое-как поднялась. И поняла, что надо бы заглянуть в туалет. Умыться… и вообще… Нам указали направление, и мы отправились. Ошибиться было невозможно, ибо нас вел запах.

Наконец показалось огроменное бревенчатое здание. Почему туалет надо было сооружать из вековых деревьев чуть ли не метрового диаметра, мне и по сей день неведомо. Но масштабы поражали. И вот я открыла дверь с соответствующей «говорящей» буквой «Ж» и обмерла.

Моему взору предстал громадный зал со сценой. Все вокруг — обгаженная слякоть с едкими испарениями. Никаких кабинок нет и в помине. Справлять нужду надо на «сцене»! На нее надо взбираться по ступенькам, высоким таким, склизким.

Без перил. А в полу этой «сцены» — огромные дыры. Провалиться можно запросто, кроме шуток. Вполне реальная перспектива. Дыр этих в полу, наверное, с десяток. И над каждой дырой возвышается та, которая обозначена на двери буквой «Ж». И деловито, бескомпромиссно, как несчастный слон в зоопарке, звучно делает свое дело.

Вся эта инфернальная картина пробивалась сквозь смрадный туман. Освещено же это мистическое действо было единственной мутной лампочкой. При одной мысли, чтоб на сцену подняться и влиться в число участниц, меня охватил священный ужас. Я немедленно ретировалась. Но забыть не могу.

Точно знаю, именно так должен выглядеть и пахнуть АД. И была эта картинка — увы — не единственной. Поэтому воспринималась как нечто органичное. Такое, во что лучше не вступать. И требуется просто скорее забыть. А вот — помнится…»

Предполагаю, почти всем доводилось у нас видеть подобное — пусть не такое крупномасштабное, но близкое к описанному.

Долго я думала над, так сказать, истоками этого явления. Ведь народ наш — чистоплотный. И даже брезгливый. Потому что мы наблюдательные до мелочей, до деталей. И некоторые отвратительные детали ранят нас в самое сердце. Как же это уживается-то в нас? Сортирная грязюка и тонкость душевная? И вдруг открылся мне ответ. У каждого народа брезгливость проявляется по-своему. Вот с чем надо считаться!

Приведу наглядные примеры.

Есть у меня несколько хорошо знакомых дам по всему свету, занимающих весьма и весьма высокое общественное положение. Англичанки, немки, итальянки, американки… У них большие дома, которые убирают уборщики-профессионалы. Однако за чистотой собственного унитаза не брезгует следить и поддерживать ее сама хозяйка дома.

Когда пару десятилетий назад попала я впервые в традиционный английский дом (из перестроечной Москвы), я была ошеломлена туалетными красотами: чистотой, благоуханием, уютом. По утрам моя коллега Джоан, у которой я гостила, быстренько пшикала в унитаз какую-то душистую штуку, терла и без того чистую «вазу» щеткой. Я спросила, есть ли у нее домработница. Конечно, отвечала Джоан. Но она приходит два раза в неделю, а туалеты в моем доме должны быть чистыми каждый день! То же самое делали и мои немецкие приятельницы-баронессы, и итальянки… Потому что они брезгливые. Любят чистоту. Их достоинство унижено грязью и неприятными запахами. Им ничего не стоит самим все привести в порядок. Именно из-за брезгливости.