– Копайте осторожнее, чтобы не повредить его, – предупредил маркиз. – Он погиб за святое дело.

Сначала земля отпустила плечи, потом отрылась грудь рыцаря, спрятанная в рубашку из металлических колец, а уже затем показались ноги, слегка согнутые в коленях. В скрюченной ладони почивший сжимал обломок меча.

Вытянувшись в рост, рыцарь как будто бы даже после смерти продолжал стеречь какую-то тайну. А может, это всего лишь предупреждение о чем-то ужасном?

– Кто этот бедный рыцарь?

– Трудно сказать… На этом месте произошло большое сражение. Первое после смерти короля Фридриха Барбароссы… Почти весь его передовой отряд был разбит сарацинами, в живых остались только единицы. Наверняка это один из тех несчастных рыцарей, – отвечал маркизу оруженосец.

– У него должен быть медальон, – заметил маркиз, – я хочу точно знать, кто этот рыцарь, чтобы сообщить о нем родственникам и по достоинству воздать почести герою. Он до последнего мгновения не расставался с оружием… Хотелось бы мне знать, какую тайну он охранял, – заключил он в задумчивости.

Осторожно, стараясь не поломать костей, с головы сняли капюшон с металлическими кольцами, с груди – тунику, покрытую металлическими бляхами. Только теперь на ветхой рубахе был видел фаянсовый медальон, на котором проступала надпись.

Склонившись, маркиз прочитал имя усопшего:

– Оруженосец Ульрих, старший сын барона Филиппа Адальберта.

– Это оруженосец короля Фридриха Барбароссы, – отвечал стоявший рядом рыцарь. – Говорят, что он был тем самым человеком, который закрывал королю глаза. Он был незнатного рода, его отец стал рыцарем за доблесть, но король Фридрих очень ценил его.

Маркиз с интересом рассматривал фаянсовый медальон. Обыкновенный. Вот разве что крышка увенчана золотом. Именно такие медальоны любящие женщины вручали своим возлюбленным перед крестовыми походами, втайне надеясь, что он сумеет уберечь их от болезни, рубящего удара сарацина и от нечаянной любви.

Не помогло. Возлюбленный не вернулся.

Отвечая на немой вопрос маркиза, монах произнес:

– Девушка так и не вышла замуж. Хотя у нее было огромное количество поклонников, все ждала своего рыцаря.

– Отнесите останки оруженосца от раскопок. Мы похороним его с подобающей честью, – распорядился маркиз.

С большим бережением прах Ульриха Адальберта уложили на носилки и отнесли в глубокую тень.

– И что ты на это скажешь? – спросил маркиз у монаха.

– Нужно копать дальше. Это знак. Мы на правильном пути.

– Копайте глубже, – махнул рукой маркиз.

Еще через два часа крестьяне натолкнулись на длинную палку. Поначалу они хотели рассечь ее топорами, чтобы погрузиться в грунт, но подошедший монах Григорий буднично произнес:

– Вот и добрались. Это и есть Копье судьбы.

Слова, сказанные негромко, были услышаны на крепостных стенах.

– Отче Григорий отыскал Копье судьбы!

Восторг, зародившейся на Дозорной башне, волной прошелся вдоль стен и, преодолев широкий ров, ворвался в толпу, усиливаясь многократно.

На поверхности торчало всего лишь древко, а наконечник, зарывшись в грунт, оставался все еще невидимым. Казалось, никто более не сомневался в счастливой находке… Вот разве что маркиз.

Нахмурившись, маркиз Перек перевел взгляд на монаха, опасаясь рассмотреть в его глазах торжество. Ошибался. Его взгляд натолкнулся на холодную учтивость.

– Как же вы можете доказать, что это именно то копье, которое мы ищем? Это может быть простая случайность.

– У Копья судьбы золотая муфта, под которой было высечено имя одного из владельцев.

– Вот как? И кто же этот владелец?

– Гай Кассий.

– Вы говорите так, как будто бы видели это копье раньше, – с сомнением произнес маркиз.

– Я этого копья никогда не видел, впрочем, так же как и вы, маркиз, – сдержанно заметил Григорий. – Мне о нем рассказал Фридрих Барбаросса.

– Он вам рассказал и про золотую муфту?

– И про нее тоже.

– Хм… Мне интересно взглянуть. Осторожнее, олухи, – предупредил маркиз. – Как-никак Копье судьбы копаете!

Древко оказалось трухлявым, прогнив, оно обломалось в двух местах, но наконечник, зарывшийся в темно-красный суглинок, не пострадал. Как и предупреждал монах Григорий, копье было упрятано в золотую муфту, не потускневшую от долгого пребывания в земле.

Григорий подошел к выкопанной яме и осторожно поднял копье, как если бы опасался причинить ему неудобства. Некоторое время он держал копье над головой, улыбаясь. Затем с почтением передал его королевскому посланнику. Тот взял копье столь же бережно.

В какой-то миг маркиза захватило всеобщее ликование. Более светлой минуты он не мог припомнить за всю свою жизнь. Копье судьбы, которое, казалось, было потеряно безвозвратно – вдруг обнаружилось самым чудесным образом!

И он к этому причастен!

Маркиз что-то говорил, но из-за криков радости, раздававшихся отовсюду, не слышал собственного голоса.

– Этого не может быть… Этого не может быть… Неужели это то самое Копье судьбы?!

– Можете не сомневаться, маркиз, – отвечал монах Григорий. – Другого такого нет во всем белом свете.

Только сейчас, глядя на бесновавшуюся толпу, стремящуюся воочию увидеть Копье судьбы, он осознал груз ответственности, свалившейся на его плечи.

– Что мне с ним делать? – растерянно спросил он у монаха.

– Для начала его нужно хорошо спрятать, – найдется немало желающих, чтобы заполучить Копье судьбы. В этом замке имеются глубокие подвалы, так что лучшего места для него не найти. Далее нужно поставить усиленный караул, я не исключаю того, что кто-то пожелает отбить это копье силой, потому что всем известна древняя истина: кто владеет этим копьем, тот владеет всем миром.

– Коня! – хриплым от напряжения голосом пожелал маркиз, понимая, что у него не хватит решимости убить монаха Григория. А стало быть, он нарушил королевскую волю.

Оруженосец, белокурый юноша лет четырнадцати, подвел под уздцы рыцарю его любимого иноходца, необыкновенно высокого, вороной масти. С таким конем легко рубиться на рыцарских турнирах, могучей грудью он легко сшибал любого жеребца. Даже взбираясь на коня, Жак Перек не отважился выпустить копье из рук, – приладил его к поясу и, обдирая платье об острый наконечник, взобрался на спину коня.

С высокого седла было видно, насколько широко разлилось людское море. Оно заполнило собой близлежащую поляну и тремя неровными языками уходило к лесу, где уже догорали кострища. Маркиз был уверен, что в ближайших селениях не осталось ни одного человека, – сейчас все от мала до велика находились под стенами крепости.