Начать с того, что наряд начинается в 18.00, т. е. после полноценного трудового дня и не менее полноценной командирской подготовки или занятий с «хабирами» арабским, или комсомольского собрания, в общем, что есть в тот день. А надо сказать, что повинуясь какому-то садистскому уставу, начальство стремилось занять максимум свободного времени советских людей за рубежом, чтоб не отвлекались на многия раздумья или, упаси бог, какую противоправную деятельность.

В то время как все переводчики устремлялись домой или в кино в Хабуру, ты должен был занять боевую позицию в Штабе ГВС вместе со старшим офицером дежурным, и, в общем, сидеть там без какого-то особого смысла и занятия, на тот маловероятный случай, а ну как что случится, и надо будет оповещать Начальство и связываться с Посольством. Сразу скажу, что на моем 3-летнем веку в Йемене ничего такого, что требовало бы присутствия в Штабе двух здоровых мужиков на протяжении 24 часов кряду, не случилось, если не считать мелких инцидентов.

Официальная фабула великого «сидения» — это обеспечение безопасности Штаба и связи на случай чрезвычайных ситуаций. Одной из этих постоянно действующих чрезвычайных ситуаций, как я уже говорил, были постоянные перевороты или попытки оные свершить. Да, даже и в отсутствие какой-либо очевидной опасности, два безоружных сидельца вряд ли могли что-то противопоставить супостату, замысли он какое недружественное действие против советских специалистов, ну, скажем, брось он в окно гранату какую, не дай бог, или пальни из чего… По боевой задаче, мы, вроде как, обязаны были обеспечить сохранность сейфов, документов, имущества, обеспечить связь, иногда — сопровождать «секретчика» с докладом в Посольство, но при этом были абсолютно незащищены сами, и этот факт не мог не тяготить мою юную душу.

Эти долгие 24 часа естественным образом делились на Первый день и Второй — между ними была вожделенная ночь, и это было самое счастливое время наряда, когда не надо поддерживать бессмысленную беседу со случайным, в общем-то, товарищем по наряду, не надо курить, убивая время и собственное здоровье, не надо дергаться на каждый скрип двери — ночью все спят. Наряду по Уставу Караульной Службы, если кто помнит, спать полагается дозировано и по очереди — 2 часа сна, два часа бодрствования.

Сейчас я могу открыть страшную тайну — ни один наряд в Штабе ГВС в Сане не соблюдал Устава Караульной Службы!!! Спать отправлялись оба товарища по несчастью, часов в 11 вечера, когда становилось ясно, что Главный Советник и его замы вряд ли появятся в штабе. Устраивались кто где смог, находясь при этом всегда в готовности (моральной) противостоять «потенциальному врагу». Старшие офицеры — люди, привыкшие к армейским порядкам, а они были на порядок, на два порядка жестче, конечно, в Союзе, часто оставались на первом этаже у телефонов, а вдруг что. Такого уровня ответственности я в себе тогда еще не воспитал, увы, и неизменно отправлялся спать… в кабинет Генерала: там кресла были мягкие, как вариант, да и стол был большой, а ежели на него положить пару одеял, то великолепная кровать получается!!! Одно неудобство: в 6 утра приходит уборщица, и надо сматываться подобру-поздорову, но даже 6 часов прерывистого сна почти хватало, чтоб дотянуть до следующего вечера. Прерывистого, потому что, во-первых, жестко и не очень комфортно на столе-то, а во-вторых, полпятого утра по любому начинает заливаться над ухом муэдзин. К несчастью, Штаб ГВС находился прямо под голосистой районной мечетью!!!

Отдельного «спасибо» заслуживает наряд за то, что именно благодаря ему мне многократно пришлось встречать в Сане рассвет. Я по жизни жаворонок, но не настолько… Рассвет в горах, первые робкие лучи, первые трели птиц — это что-то. Большего духовного единения с Вселенной, чем в те часы, я, наверное, не испытывал никогда. Нужно было за час до рассвета подняться на «фок» и просто стоять, наблюдая за «акварелью» рассвета на глубоком небе (copyright мой — я потом в стихотворенье этот образ зафиксировал), слушать спящую еще Сану, ежась в предрассветном холоде, да еще и от недосыпа… Сладкое ощущение свободы на миг, свободы твоего бренного тела хотя бы на этот краткий миг, когда ты — один в мире.

Помимо «великого сидения», важной функцией переводчика в наряде было слушанье радио, запись новостей и доклад их вечером, перед демонстрацией кинофильма, всему коллективу специалистов и их семей. Семьи сносили ежедневные политинформации о положении в мире и Советском Союзе стоически, т. е. слушали внимательно. Также надлежало давать выжимки из новостей местных радиостанций.

В 18.00 следующего дня — смена караула, и наконец-то путь домой…

Вот так однажды, возвращаясь из наряда вечером, а было это по весне, как сейчас помню, попал я в историю! До дома мне оставалось идти минут 10, но по мгновенно потемневшему небу и усиливающемуся каждую секунду ветру я понял — не успею. Я только подходил к гигантскому городскому оврагу…

Особенность песчаных бурь в Сане состояла в том, что они возникали внезапно, вроде ниоткуда, пролетали Сану с севера на юг по естественному горному коридору и оставляли за собой серьезные разрушения в основном в ветхом, фанерно-кибиточном жилом фонде малоимущего населения, бездомных бедняков. С севера на юг Сану пересекало сухое русло — овраг с понятным каждому названием Сель. Два раза в год, в период нечастых, но обильных дождей, оно наполнялось зловонными водами: вся накопившаяся грязь, мусор, сваливаемый в Сель местным населением для удобства, вымывалась бурным потоком вниз по долине и продолжала гнить где-то за городом. Удобная естественная санация. В обычное же время Сель был полон пыли, мусора, пищевых отходов, собак и коз, самозабвенно жующих по его берегам полиэтиленовые (!!) пакеты и пустые пачки сигарет Rothmans — любимое лакомство. Ну и запах соответствующий.

В тот вечер я не успел дойти до Селя, как концентрация пыли в воющем ветре поднялась до почти ночной темноты. Попытки дышать через шерстяную куртку удавались все хуже, и, то ли от безысходности, то ли от страха, я побежал!!! Пыль забивалась в легкие, глаза лезли на лоб, но я бежал через Сель дальше — на пригорок к дому. Надо было пересечь пару переулков в кромешной темноте, удерживая равновесие при ударах черного ветра, обволакивающего взвесью песка, мелких камней и летающего мусора… Каким-то чудом я все-таки добежал до дома, с трудом открыл дверь, но благодаря отсутствию какой-либо герметичности в традиционных арабских постройках, пелена пыли в доме была лишь чуть реже, чем на улице. Это было неприятным открытием. Тем не менее, если намочить полотенце, то дышать было намного проще, что я немедленно и сделал. Уффф… Буря продолжалась максимум 10 минут, но за это время я, честно говоря, успел распрощаться с жизнью. Когда физически нечем дышать, это, знаете, неудобно. Если бы я не побежал тогда, неизвестно, удалось бы мне пережить эти 10 минут.

Песок из дома: с окон, с мебели, из постели — я выметал и вытряхивал еще несколько дней и потом наглухо заклеил все щели скотчем, на всякий пожарный случай. Но, как обычно бывает, подобного по силе смерча больше в Сане не случалось, значит, мне просто тогда повезло — по дороге из наряда увидеть такое жуткое природное явление. Песчаные бури случались, конечно, в полном соответствии со своим сезонным графиком: дул и самум, дул и хамсин, ветер из пустыни, превращающий небо на полтора месяца («хамсин» — пятьдесят по-арабски) в желтый океан. Это все было каждую весну, но такой концентрации пыли, такой силы ветра — больше не было.