и в огне которых сгорел он сам, или на животное, польстившееся на то, что подкладывают в капкан: ведь попадая в капкан, оно не получает того, на что польстилось, и в то же время не в силах спастись оттуда, куда попало.

Этого числа рассуждений о сдерживании плотских желаний вполне достаточно и они, таким образом, сводятся к тому, что душе следует давать волю лишь тогда, когда будет ведомо, что это не повлечет за собой впоследствии ни боли, ни мирского ущерба, равных обманчивому наслаждению, полученному от этого. К тому же вред от подобного наслаждения бывает неизмеримо больше получаемой от него пользы и человек, оказавшийся по своей воле в силках подобных наслаждений, в конце концов пожнет раскаяние. Такое может предвидеть тот, кто утверждает, что «душа быть не должна владычицей привычек». К такому выводу приходит тот, кто относится к философам, а они же не веруют, что душа субстанциональна по своей сущности. Они считают, что душа исчезает с исчезновением тела, в котором она находится. Что касается того, кто считает, что душа обладает истинностью и актуальна по некоей своей сущности, и что она пользуется телом как средством и орудием и с его исчезновением она не исчезает, то они постоянно поднимаются от обуздания натуры, усмирения, страсти и соблазна и противодействия им к еще более и более высоким, нежели эти (идеи). Они с презрением и порицанием относятся к тем, кто, опутав себя страстями, сам склоняется к ним, и ставят их в один ряд с животным, полагая, что их — из-за приверженности страсти, возбуждения их, склонности к наслаждениям и любви к ним, выражения сожаления по поводу минувших наслаждений, животной боли от достижения и получения их — ожидают скверные последствия, в особенности после покидания душой тела, от чего возрастают и длятся долго ее муки, раскаяние и томление. Для подтверждения этого, упомянутые философы ссылаются на собственное строение человека, которое не предназначено именно для того, чтобы безудержно предаваться наслаждениям и плотским желаниям, но и для того, чтобы уметь мыслить и думать, чего недостает неразумному животному. Ведь дело в том, что одно животное получает от процесса поглощения пищи и случения такое наслаждение, какого не может получить большое число людей вместе взятых. Что касается отсутствия у него печали и мысли, представляющегося блаженством его существования, то это состояние, не приличествующее человеку, который, конечно же, совершенно не может жить в оном. А для животного же это состояние есть наивысший и конечный предел блаженной (жизни), и в нем он не ощущает ожидающих его опасностей. Например, мы видим, что даже когда приходит время резать животного, оно беспечно и всецело озабочено лишь поеданием корма и пойла.

Философы утверждают: «Если бы утоление плотских желаний и удовлетворение потребностей натуры было бы для человека предпочтительней всего, то он не считал бы это никчемным и не признавал это состояние ниже животного состояния. И в пренебрежении человека, являющегося лучшим из смертных живых существ, к подобным вещам заключается его ценность и счастье. Он обретает счастье благодаря способности мыслить и предполагать, вследствие чего он знает, что является для него наиболее достойным, а именно: приятная речь, безупречное поведение, а не раболепие и увязание в удовлетворении прихотей натуры». Они также говорят: «Если бы все достоинство человека заключалось лишь в получении наслаждений и удовлетворении плотских прихотей, то человек с предрасположенной к этому натурой считался бы достойнее того, кто подобной склонностью не обладает. В этом случае быки и ослы считались бы более достойными, нежели люди, более того, чем все остальные бренные существа и даже всевышний, да будет он могуч и славен, ибо ему не свойственна потребность ни в наслаждении, ни в страсти». Они утверждают: «Возможно, тот из людей, кто не имеет опыта, но обладает проницательностью и не размышляет о подобного рода понятиях, сочтет неверным нашу мысль о том, что животные в указанных действиях получают наслаждение большее, чем люди. Он приведет, наверное, в пример некоего властителя, победившего жестокого врага и устроившего затем пышную трапезу, блещущую обилием, роскошью и красотой, окруженного свитой и приближенными и испытывающего то наивысшее наслаждение, какого только могут достичь люди, и при этом спросит: «Разве сравнится наслаждение животного с этим блаженством? Может ли оно достичь и толики того блаженства и допустимо ли тут, вообще, сравнение?» Да будет известно вопрошающему это, что высший и низший пределы наслаждения не добавляются один к другому, а зависят от степени, потребности в нем. Воистину тот, кто не может улучшить своего положения кроме как тысячей динаров, в действительности не поправит его, если ему будет дано лишь девятьсот девять динаров. А тот, чье положение может поправить один динар, и в самом деле в силах его поправить этим единственным динаром, что и будет для него наслаждением, тогда как первый человек, которому дано много крат больше, окажется не в силах улучшить свое положение и не достигнет наслаждения.

Таким образом, если обеспечить животное всем, что потребно его естеству, то этим его наслаждение окажется полным и совершенным, и ему не будет причинять беспокойство и боль то, что за этим последует, ибо ему это не приходит и в голову. В любом случае животному всегда будет присуще чувство наслаждения. В то время, как ни один из людей не в силах осуществить все свои мечты и удовлетворить все свои желания. Ибо душа человека — если она является душой мыслящей, осознающей и представляющей неведомое ей — всегда испытывает удовлетворение от сознания улучшения состояния другого человека. В некоторых случаях ею движут стремление и жажда к тому, чем она не обладает, а иногда ею овладевает страх и сожаление от того, что она заимела. И эти состояния, естественно, нередко удерживают от искомого наслаждения и страсти. Ведь, если человек владел бы даже половиной Земли, то душа подстрекала бы его к овладению остальной ее частью, но в то же время она скорбела и боялась бы лишиться того, чем уже овладела. А если бы он владел всей Землей, то все равно возжелал бы стать навсегда здоровым и вечным. И вновь душа его непременно стремилась бы изведать все существующее на небесах, на воде и суше.

Дошел до меня рассказ о том, что когда однажды пред неким из непомерно алчных властителей упомянули о рае, величайших и вечных в нем благах, он молвил: «Что касается меня, то я думаю, что попади в рай подобный мне высокочтимый и обладающий несметными богатствами человек, то он