раскинутые крылья обняли весь мир. Это долгожданное окончание её ночного сна с морским берегом, цепями и черепашкой.

– УУУУУУЫЫЫЫРРРРРУУУУ!

Полежав в темноте и всхлипнув, мокрая насквозь Северина всё же дотягивается занемевшими связанными руками до связки ключей. Третьим по счёту ей попадется заветный перочинный ножик.

Отщёлкнув лезвие ногтем, пленница принимается тупо, но настойчиво пилить свои верёвки.

                ***

– А я сегодня Мраковне по приколу любовного стиха на почту скинул! – хвастается за дверью юношеский ломкий басок. – Читаю, зацените?

Когда проходишь мимо ты, и моё сердце замирает,

Но безразлична ты ко мне, в огне душа моя сгорает.

Ночами только ты со мной, шепчу во сне твоё я имя.

Поверь мне, я тебя люблю! Но как признаться, Северина?

– Бездарно и даже не смешно! – заявляет хмельной девичий голос. – Нет, чтоб мне чего-нибудь написал, слоупок!

Северина резко отпирает комнату номер 415 своим ключом и застаёт лихую пьянку. Когда дверь распахивается, в комнате повисает театральная пауза, кто-то роняет сигарету, не успев прикурить, кто-то застывает с открытым ртом. Мадам Баянову явно не ждали так рано.

Комендесса хмуро обозревает собрание: раскрасневшиеся морды, табачный дым, голые девчачьи коленки, натюрморт из гитары, цветных коробок от сока, в которых явно не сок, стаканов и жареной картошки с колбасой. Вокруг стола теснятся человек семь-восемь, ещё одна парочка – Вита Городейкина и Наиль Хаззаев – обжимается на подоконнике. Всех участников Северина с порога  моментально опознаёт и запоминает. Знакомые всё лица: Скулихин, Шатунов, Игельберц, Чудакова. Вряд ли удастся установить, кто из шоблы скрутил её в подвале, да это и неважно.

Распухшие, масляно подкрашенные губы-эклеры Баяновой разжимаются. У себя в будуаре она дважды почистила зубы и полчаса полоскала рот после трусиков и чулок мерзавки Городейкиной.

– Стих был ничегошный, Боря, – голос у Северины бесцветный и усталый. – Жаль, автор – г@вно. Охамели, сынки? Марш по койкам, этие бутылки – сдать мне, завтра утром – с вещами на выход. Все до одного! Кончилось ваше студенчество.

Те, кто потрезвее, моментально скисают. По первому звонку Северины директор Подъяков отчисляет залётчиков сразу и без разговоров. Только приблатнённый Борька Колокольников по прозвищу Барон из группы сантехмонтажа вскакивает, распушает хвост и даже пытается заступить за Севериной дверь.

– Э, Мраковна! – Борька корчит из себя тёртого перца. – Возьми пузырь винца, разбежимся без кипиша? Девки, у нас там вино осталось? Дайте сюда.

От стола протягивают липкую бутылку грузинской кислятины. Но натолкнувшись на ледяной взгляд Баяновой, подношение зависает на полдороге. В надежде сохранить лицо Барон паясничает, буреет внаглую.

– А то смотри, комендантка! – нехорошо ухмыляется. – Ты одна, Мраковна, а нас много. Щас снова лапки заломаем, в хайло подушку сунем и трахнем на десятерых!

Компания безмолвствует, хотя двое или трое Борькиных подпевал подбираются поближе к мощной и крупной комендессе. Кто-то тянет со спинки койки полотенце, кто-то готовится кинуться женщине в ноги. Шестёрки ждут только Борькиного сигнала.

Грузная мадам Баянова даже не смотрит на них. Резко, наотмашь она бьёт  Борьку по сусалам. Её убойный правый джеб сделал бы честь супертяжу Эвандеру Холифилду. Вместе со всеми понтами Барон вылетает в коридор, смачно шмякается об стену, оседает на плинтус и вырубается – харей в собственную кровищу.

– Этое тебя можно трахнуть, Боря, – грустно говорит Северина Марковна. – А меня… можно только добиться.