Возможно, он всё еще мог привлечь Махмуда на свою сторону, если бы использовал более действенные аргументы; но, как сам он это объяснял, цель достигается не гордостью, а подкупом. Мы увидим, как он короткое время сомневался, начинать ли войну с Александром, и преувеличивал впечатление, которое его грандиозные военные приготовления должны были произвести на этого монарха. Также возможно, что его последние предложения туркам, равносильные объявлению войны русским, были придержаны из желания обманывать царя до момента вторжения. Наконец, то ли по всем указанным причинам, вместе взятым, то ли из уверенности в том, что две нации друг друга ненавидят, или основанной на только что подписанном договоре о союзе с Австрией, который сохранял Молдавию и Валахию за турками, он задержал посла, которого отпустил было домой, и ждал, как мы только что видели, до последнего момента.

Но диван был окружен русскими, английскими, австрийскими и шведскими дипломатическими представителями, которые оказали свое влияние, выразившееся следующим образом: «Турки всецело обязаны своим существованием в Европе разделению христианских монархов; когда они объединятся, магометане в Европе будут побеждены; поскольку французский император стремится к созданию всемирной империи и делает быстрые шаги в этом направлении, то он и есть тот, кого турки должны более всего бояться».

Но этого мало, в дело вмешались два греческих принца Морози. Они были одной веры с Александром и с его помощью они рассчитывали овладеть Молдавией и Валахией. Разбогатев благодаря его протекции и английскому золоту, эти драгоманы убеждали ничего не подозревавших и невежественных турок в том, что французские военные стоят у границ Оттоманской империи и собирают разведывательные данные. Более того, первый из принцев влиял на настроения дивана и класса богатых, а второй — на султана и армию; поскольку гордый Махмуд не поддавался этому влиянию и соглашался только на почетный мир, эти вероломные греки сумели распустить его армию и, организовав мятежи, вынудили его подписать с русскими унизительный мирный договор в Бухаресте.

Такова сила интриг в серале; два грека, которых турки ненавидели, решили судьбу Оттоманской империи вопреки воле султана. Поскольку существование последнего зависело от интриг в его дворце, он, как и все ведущие изолированный образ жизни деспоты, обязан был уступить; Морози одержали победу, но затем он обезглавил обоих.

Так мы лишились поддержки Порты, но Швеция еще могла быть нашей. Ее монарх вышел из наших рядов, был солдатом нашей армии, и именно ей он обязан своей славой и своим троном; могло ли случиться, что он предаст нас при первой возможности? Немыслимо было предвидеть такую неблагодарность. И как он мог пожертвовать истинными и постоянными интересами Швеции из былой ревности к Наполеону — возможно, общей слабости выскочек, баловней судьбы? Всё же подчинение людей, которые только что приобщились к величию, тем, кто гордится наследственным титулом, есть скорее продиктованная положением необходимость, а не ошибка себялюбия.

В этом великом споре аристократии и демократии ряды первой пополнил один из ее самых убежденных врагов. Бернадотт, брошенный почти в одиночку между старыми дворами и знатью, делал всё, чтобы заслужить их одобрение, и преуспел в этом. Но успех должен был стоить ему дорого, поскольку, чтобы добиться его, он должен был вначале отказаться от своих старых товарищей, творцов его славы в час опасности. Позднее он пошел еще дальше: его видели перешагивающим через их окровавленные трупы вместе со всеми их (а прежде и его) врагами, и он делал это для победы над страной, в которой родился.

С другой стороны, стало ясно, что личность Бернадотта и важность Швеции в той решительной борьбе, которая должна была начаться, не имели достаточного веса в политическом балансе Наполеона. Его пылкий, уникальный гений рисковал слишком много: он перегрузил крепкий фундамент и тем разрушил его. Он считал, что интересы Швеции естественным образом связаны с его интересами; в тот момент, когда он хотел ослабить мощь России, он воображал, что может отнять всё у шведов, не обещая им взамен ничего: его гордость не позволяла ему оказывать им помощь, он полагал, что они слишком заинтересованы в успехе его дела, чтобы когда-либо думать об отделении.

Однако мы должны посмотреть, что было немного раньше. Факты говорят о том, что причинами отступничества Швеции в равной степени были ревнивые амбиции Бернадотта и непоколебимая гордость Наполеона. Мы увидим, что большую долю ответственности за разрыв несет новый монарх: он предложил союз ценой предательства.

Когда Наполеон вернулся из Египта, он не стал первым среди равных по общему согласию. Затем те, кто уже тогда ревниво относились к его славе, стали завидовать его власти. Поскольку они не могли оспаривать славу, они пытались быть непослушными. Моро и несколько других генералов, по убеждению или принуждению, содействовали революции 18 брюмера — впоследствии они раскаивались в этом. Бернадотт отказался в ней участвовать. Находясь в собственной резиденции Наполеона посреди ночи, один в окружении тысячи преданных офицеров, ожидавших приказов завоевателя, Бернадотт, рьяный республиканец, был достаточно смел для того, чтобы не соглашаться с его аргументами, отказаться от второй роли в Республике и отвечать угрозами на гнев Наполеона. Тот позволил ему гордо удалиться; Бернадотт прошел через толпу сторонников Наполеона, унося свои секреты и объявив себя его врагом и обвинителем. То ли из уважения к брату, с которым Бернадотт был связан родственными узами, то ли из умеренности, обычной спутницы силы, или просто из удивления, Наполеон позволил ему тихо уйти.

Той же ночью в доме S***[4]шла тайная встреча, на которой присутствовали десять депутатов Совета пятисот; туда же направился Бернадотт. Они решили, что следующим утром, в девять часов, Совет пятисот проведет заседание, на которое должны быть приглашены только единомышленники; там по примеру Совета старейшин, послушно назначившего Бонапарта командующим своей гвардией, будет принят декрет о назначении Бернадотта командующим гвардией Совета пятисот. Эти солдаты, соответствующим образом вооруженные, должны были ждать приказа. Этот план родился в доме S***. Хозяин дома немедленно побежал к Наполеону и всё ему рассказал. Заговорщики боялись Наполеона, и никто из них не появился в Совете. На следующий день революция 18 брюмера была завершена.

Бернадотт был достаточно благоразумным для того, чтобы впоследствии притвориться покорным, но Наполеон не забыл его сопротивления. Он внимательно следил за всеми действиями Бернадотта. Вскоре он начал подозревать, что Бернадотт стоит во главе республиканского заговора на западе страны, направленного против него. Преждевременно выпущенная прокламация сделала заговор явным; офицер и сообщник Бернадотта, подвергавшийся аресту по другим делам, донес на ее авторов. На этот раз Бернадотт не должен был избежать наказания, если бы Наполеон решился осудить заговорщика.