Существовал же он действительно строго, в норме своего служебного заработка, не возбуждая ни в ком сомнения какими бы то ни было излишествами. А если и замечалось у него некоторое несоответствие оклада с питанием, то только на охоте.

На охоте он был действительно богат, щедр, изобилен. Но ведь это охота! Не просто выходной, не просто праздник, а охота! Ради такого случая можно даже всю получку угрохать да еще у друзей занять, в долг влезть, но зато уж развернуться так развернуться! И Никанор Романович развертывался в полное свое и товарищей удовольствие.

— Гаудеамус игитур, Ювенс тум сумус… — запевал Никанор Романович из старинной студенческой песни единственно известную ему латинскую фразу, показывая тем самым свою образованность и отчаянно коверкая слова, произношение и мотив.

Друзья пили и ели сверх желания недоступные им гастрономические прелести, угодничали перед Никанором Романовичем, расхваливая лукуловское его пиршество, и Никанор Романович весь до последней жилочки растворялся, расплывался в хмельной безудержности.

А потом — сон, тут же на траве, у костра, потом — тяжелое возвращение к действительности. Пронкин кряхтел, охал, морщился, ругался, сливал по каплям из опорожненных бутылок в стаканчик — поправлялся, раздраженно брюзгливо хрипел пропитым голосом:

— Какая к чертям охота! Давай посидим, отдохнем, да и по домам…

Трезвые, непьющие уже мелькали с собаками между деревьями, а пьющие еще собирались, еще нюхали бутылки, долизывали банки, доглатывали объедки.

Никанор Романович Пронкин — охотник до привала и ради привала. То, что он не разрешал себе в повседневной жизни, дома, полностью возмещалось на охоте, и поэтому Пронкин охотился.

Посты наблюдения

Выдался чудесный, парной, с туманцем вечерок.

В такую погоду вальдшнеп тянет низко, медленно, с густым сердитым хорканьем и отчетливым цыканьем. Такую зорю пропустить невозможно.

Я облюбовал удобную для обстрела сечу, заросшую березовой молодью, присел на пень у сосны-семенника, величественно возвышающейся над кудрявой мелочью, и стал ждать.

Тяга была прекрасная, дружная, но, как я ни перебегал с места на место, как ни ловчился стать на пролете, раздавался выстрел, и вальдшнеп падал, не долетая до меня. Кто-то рядом, в осиннике, так удачно выбрал место и так метко бил направляющихся в мою сторону вальдшнепов, что мне не приходилось стрелять.

Так-таки и не выстрелив ни разу, я решил посмотреть на своего счастливого соседа.

Подошел: на просеке, у квартального столба, стоял охотник в кожаной тужурке и высоких болотных сапогах. Рядом, на пенечке, аккуратно, носик к носику, лежали вальдшнепы.

— С полем!

Он вежливо поклонился и вынул из бокового кармана охотничий билет с инспекторским удостоверением.

Мне не понравилась эта формальность: как-то не вяжется она с романтикой охоты, но что поделаешь… и я, в свою очередь, предъявил ему охотничьи документы.

Он внимательно посмотрел их и, возвращая, представился:

— Долин, Вадим Максимович!

Долин — гроза браконьеров, рыцарь природы и охоты — давно возбуждал мое любопытство. В рассказах охотников он выглядел бесстрашным богатырем, воюющим с полчищами лесных нарушителей, и я, естественно, рисовал его огромным и могучим. В действительности же все оказалось в нем обычное, не бросающееся в глаза: средний рост, добрый, спокойный взгляд, мягкая улыбка, неторопливое движение, широкий шаг, правильная, простая, без претензии на оригинальность и остроумие, речь и раскатистый простодушный смех.

— А я-то представлял вас тургеневским Бирюком, эдаким Поддубным! — воскликнул я.

— Значит, обманул? — расхохотался Вадим Максимович, обнажая ряд крепких, чистых зубов.

— Обманул! — засмеялся я.

Стемнело, сверкнула звездочка — одна, другая, невидимо стороной прохоркал вальдшнеп, с гулом промчался реактивный самолет. Мы вместе зашагали домой.

С того вечера Вадим Максимович стал моим частым гостем и спутником многих охотничьих походов. Мы вскоре стали говорить друг другу «ты» и оказывать всяческие, даже не связанные с охотой, услуги. Чем больше узнавал я Вадима Максимовича, тем приятнее становилось его общество.

Летчик ракетной авиации, он после одного несчастного полета получил травму. Даже длительное госпитальное лечение не смогло вернуть его в армию, и в звании подполковника ему пришлось уйти в отставку. Врачи надолго запретили какую бы то ни было работу, зато усиленно рекомендовали рыбалку, лесные прогулки — все, что связано с чистым воздухом, оздоровляющим покоем природы, и Вадим Максимович с душой и наслаждением отдался любимому с юности занятию — охоте. Собак он не держал, считая, что без них интереснее: труднее отыскивать дичь.

Когда я с ним познакомился, он уже не заикался, не тряс головой и производил впечатление вполне здорового человека. Только подергивание левого плеча да розовый шрам от мочки уха вдоль шеи свидетельствовали о пережитой беде.

Слушая рассказы об инспекторе Долине, можно было подумать, что браконьеров преследует не человек, а некое фантастическое существо, от которого невозможно утаиться с незаконно убитой дичью ни в лесу, ни дома. Глухарятников много, а бить глухарей запрещено, вот и охотятся воровски, тайком, браконьерски. Выйдет ночью, оглядится кругом и, полагая, что он никем не замечен, спешит на ток. Убьет по темному, возвратится в предзоревом сумраке домой и, отдохнув, как ни в чем не бывало, отправляется на работу. А вслед за ним откуда ни возьмись является Долин, составляет акт, забирает глухаря и наказывает прийти в правление.

— Да как он узнал? Да кто его привел? — допытывается браконьер.

— А леший его знает… — разводят руками родные.

Какие только угрожающие анонимные письма не получал Вадим Максимович, какую только кару не сулили ему; какой только руганью и грязью не обливали, выдумывая про него и его семью невероятные гадости! Но Долин, не обращая внимания на угрозы, продолжал бесстрашно и беспощадно привлекать к ответственности каждого браконьера, не считаясь с его служебным положением. Больше того, чем именитее оказывался браконьер, тем нетерпимее, непримиримее относился к нему Долин. Не только составит акт, но еще сфотографирует и увеличенный портрет с описанием браконьерской его «деятельности» выставит в «галерее хищников» в клубе охотников, громогласно оконфузит на общем собрании да еще потребует обсуждения в партийной или профсоюзной организации. Браконьеры, приписывая Долину сверхъестественную силу, ненавидели и боялись его…

Но все было гораздо проще и разумнее. С помощью учителей, комсомольских и пионерских вожаков Вадим Максимович организовал в каждой деревне посты наблюдения за охотой, и не было случая, чтобы кто-нибудь с ружьем проник в лес незамеченным.

С начала весенней охоты посты устанавливали круглосуточное дежурство, скрыться от них браконьеру было совершенно невозможно. Чаще других попадались глухарятники. Полагая, что за ним никто не следит, браконьер, довольный удачей, с глухарем в рюкзаке возвращался домой. А тем временем кто-либо