Записка была подписана «Veritas» и адресована просто «мисс Галлини» — без указания адреса, каковое обстоятельство наводило на мысль, что она была доставлена нарочным.

Ну и дела! Признаться, я на миг опешил. Я перечитал записку и, поскольку уже почти стемнело, решил вернуться прямиком на Темпл-стрит и хорошенько над всем поразмыслить.

Безусловно, нервы у меня пошаливали: когда я проходил мимо Диорамы на Парк-сквер, мне почудилось, будто кто-то легко похлопал меня по плечу. Но я никого не увидел, когда обернулся. На улице не было ни души, если не считать единственной кареты, медленно катившей к парку в густеющих сумерках. Нет, так не годится. Решительно стиснув трость, я зашагал дальше.

Воротившись домой, я зажег лампу и разложил записку на столе.

Почерк казался смутно знакомым, вызывал в уме бледную тень какого-то воспоминания, но мне при всем старании не удавалось извлечь из глубин подсознания связанные с ним ассоциации.

Я внимательно рассмотрел листок бумаги под лупой, поднес ближе к свету, даже понюхал. Потом я изучил каждую букву, поразмышлял над выбором и порядком слов, задался вопросом, почему имя Эдвард Глэпторн подчеркнуто. Я тщательно исследовал завитушки подписи и попытался сообразить, чем объясняется выбор псевдонима Veritas. Сейчас, когда пишу эти строки, я удивляюсь тогдашней своей тупости, своей неспособности тотчас разрешить загадку. Несомненно, деяние, недавно совершенное мной в Каин-Корте, привело в смятение мои мысли и притупило от природы острый, проницательный ум. В те мрачные осенние недели, потрясенный ужаснейшим из предательств, мучимый неуклонно возрастающим страхом за свою жизнь, я уже находился во власти безумия и не видел того, что было у меня прямо перед глазами и о чем в свое время я вам поведаю. Как следствие, я провел час с лишним, отчаянно пытаясь — и с каждой минутой все яснее сознавая безнадежность своих стараний — заставить записку выдать свой секрет, но потерпел поражение. Во всех отношениях, кроме одного: я знал без тени сомнения, что записка, хотя и адресованная Белле, предназначалась мне. Как выяснится впоследствии, я не ошибался.

Кто? Кому все известно? Хотя я никогда прежде не убивал, я привык жить на темной стороне мира. Моя работа, как я позже расскажу вам, приучила меня к насилию и опасности, и я во всех тонкостях постиг шпионское ремесло. Поэтому я принял все меры предосторожности, применил все свои навыки, дабы удостовериться, что мы с моей жертвой зашли в Каин-Корт никем не замеченные. Однако теперь представлялось очевидным, что я допустил невнимательность. Кто-то следовал за нами. Кто-то видел нас.

Я нервно расхаживал по комнате, стуча себя по лбу костяшками пальцев, пытаясь вспомнить каждую секунду тех роковых минут.

Я помнил, что оглянулся на вход в переулок сразу после того, как нанес смертельный удар, а потом еще раз, когда бросил нож сквозь канализационную решетку. Но я не находил в памяти ни единого признака, указывавшего на присутствие свидетеля. Если не считать… Да, еле слышный звук, хотя ни намека на движение. Я тогда подумал — крыса. Но может, кто-то наблюдал за мной и моей жертвой, притаившись в густой тени у стены?

Эта мысль моментально завладела умом и породила следующий вопрос. Каким образом предполагаемый очевидец установил мою личность? Напрашивался ответ, что он уже знал меня. Вероятно, он не первый день вел слежку за мной и позавчера вечером ходил за мной по пятам, а потом проследил до Блайт-Лодж. Но почему он, располагая такими сведениями, до сих пор не выдал меня властям? Почему прислал Белле странную записку?

Я видел лишь одно объяснение: шантаж. Придя к такому выводу, я испытал своего рода облегчение. Я знал, как действовать в подобных ситуациях. Мне нужно лишь быстро взять преимущество над своим преследователем. Тут-то он и попадется. Но я слабо представлял, как получить необходимое преимущество, и до сих пор не понимал, почему шантажист дал о себе знать сначала Белле. Возможно, он просто хочет немного помучить меня, прежде чем нанести решающий удар.

Он — а это наверняка мужчина, причем образованный — весьма умен. Это я готов признать. Записка составлена с тонким расчетом. Для Беллы, ничего не знающей о происшествии в Каин-Корте, в ней содержатся темные намеки, способные встревожить любую женщину, даже даму полусвета: «Он не тот, кем кажется…» Все неясное и неопределенное сразу вызывает подозрение у женщин, и их воображение вскоре начинает превращать намеки и предположения в несомненные факты. Что измыслит фантазия Беллы, взбудораженная этими туманными, но зловещими намеками? Ничего говорящего в мою пользу, разумеется, и много такого, что лишит девушку покоя. Но я видел в записке нечто другое: угрозу сообщить Белле о моем деянии, если я не пойду на соглашение. Очень умно: послание призвано ввергнуть в смятение нас обоих и, посеяв сомнение и тревогу в душе невинной Беллы, причинить мне двойную муку.

Я вернулся к столу и снова взял записку. На сей раз я поднес листок к самой лампе и тщательно обследовал под лупой дюйм за дюймом, лихорадочно ища хоть какое-нибудь указание на личность отправителя, способное вывести меня на его след. Я уже был готов раздраженно сдаться, когда вдруг заметил ряд крохотных проколов на бумаге, сразу под подписью.

При ближайшем рассмотрении я увидел, что проколы расположены обособленными группами. Мне не потребовалось много времени, чтобы распознать здесь простейший шифр: каждая группа проколов означала цифру, а она в свою очередь означала букву. Я без труда расшифровал послание: иез/vii/vi. Достав с полки Библию, я быстро нашел указанный стих из Иезекииля: «Конец пришел, пришел конец, подстерегает тебя; вот дошла, дошла напасть».[20]

Итак, на моем пути возникла серьезная помеха, которой я не мог предвидеть, но на устранение которой мне теперь придется потратить часть сил. Насколько я понимал, отправитель записки хотел, чтобы я обратил особое внимание на слово «подстерегает». В настоящее время я не мог сделать ничего, чтобы рассеять страхи, возбужденные запиской в душе Беллы. Но я не сомневался, что вскоре получу следующее послание, и надеялся, что оно даст мне возможность перейти в наступление на шантажиста.

С полчаса я сидел у камина, попыхивая сигарой, а потом лег спать в состоянии подавленного беспокойства. Перед моим умственным взором проплывали разные образы: предсмертная улыбка Лукаса Трендла; слоны в Зоологическом саду; Белла, смеющаяся в лучах осеннего солнца; карета, катящая по пустынной улице.

Когда я наконец заснул, мне привиделся сон, по сей день преследующий меня.

Я иду по невообразимо огромному подземному залу, эхо моих шагов теряется в бескрайнем мраке, что сгущается по обеим сторонам от прохода или нефа, ограниченного рядами исполинских каменных колонн. Свеча в моей руке горит ровным пламенем, освещая открытое пространство между колоннами, границы которого неразличимы во тьме.