не дядин сосед из дома на Пречистенке и даже не случайный попутчик, с которым я ночь провёл в одном вагоне. Самое удивительное, что это была женщина, при том очевидно, что брюнетка. Но кто – я не в силах был понять. Ясно было одно – надо непременно разъяснить себе, кто же такая эта женщина.

Эй, торопись! Тут главное не мешкать. Да мне ли этого не знать! В мгновение ока я пересёк сквер и двинулся за ней по Бронной. Однако странно, я и шагу прибавлял, и попытался бежать, расталкивая по пути прохожих, но ни на сантиметр не приближался к этой женщине. Меня поражала та сверхъестественная, немыслимая скорость, с которой она уходила от меня. Впрочем, я от неё не отставал. И нескольких секунд не прошло, как после Никитских ворот я был на Арбатской площади. Еще мгновения, и вот уже какой-то тёмный переулок, чуть покосившийся фонарь и нефтяная лавка на углу. Опять шумная, заполненная народом улица – кажется, это Пречистенка. Тут я её чуть не потерял. Потом снова переулок, унылый, гадкий, ведущий в неведомую тьму. И вот здесь-то женщина окончательно исчезла.

Растерянно гляжу по сторонам, надеясь на помощь дворников, филёров и прохожих. Странно, но никому нет никакого дела до меня…И тут вдруг я сообразил, что женщина должна непременно оказаться вот в этом доме и обязательно на пятом этаже. Надо только подняться по лестнице, а там сразу повернуть направо. Да ясно же, как дважды-два! Вбежал в подъезд, взлетел на пятый этаж, нашел нужную квартиру. Звоню… Внутри отозвалось… Но вот ведь, стою, стою, а никто не открывает. Стал колотить в дверь кулаками… Сколько можно ждать!

Ну, наконец-то: дверь отворила горничная и, ни о чём не спрашивая, ушла.

В громадной передней никого. Пусто, как в дождливый день на паперти. Из глубины квартиры послышались детские голоса. И мягкий, успокаивающий голос няни. Эх, мне бы так вот кто-нибудь сказал…

Я рассуждал примерно следующим образом: «Где она может быть? Да где ж ещё, если скрыться можно только в спальне?» В передней пусто и в тёмном коридоре никого. То есть просто некому указать кратчайшую дорогу. Что делать-то?

По счастью, долго плутать мне не пришлось. Предмет своих поисков я обнаружил почти сразу же. И вот я в спальне. Там, под балдахином, на роскошной, сияющей снежной белизной постели лежала она, почти раздетая, в полупрозрачном пеньюаре. Уже ль та самая брюнетка, за которой я погнался? Мне показалось, что она кого-то ждёт. Не знаю, может быть, меня… Поколебавшись немного, я подошел к ней, поклонился и собирался что-нибудь сказать…

Брюнетка вдруг перебила меня и проговорила низким голосом:

– Мишель, вы ужасны… Из-за вас я не спала всю ночь и вот решилась. Будь по-вашему. Я вам отдамся.

Я посмотрел на смуглое лицо, от которого на меня пахнуло то ли ладаном, то ли ароматом папиросы, взглянул в её огромные глаза, но так ничего и не сказал. Я всё никак не мог понять, та ли это женщина или же совсем другая. Вот иной раз пытаешься найти свой идеал, заранее представив его дивные черты в своём воображении, и вдруг обнаруживаешь что-то вроде бы похожее, но только совсем, совсем иное… Так та или не та?

Видя сомнение в моих глазах, брюнетка решила взять инициативу на себя. Закинула голову, страдальчески оскалив зубы, схватила мои руки, притянула их к себе и зашептала:

– Что же ты молчишь, мой соблазнитель? Ты покорил меня своею храбростью. Целуй же, целуй меня скорее, пока муж со службы не пришёл.

Я пошатнулся, ощутив на губах что-то сладкое и мягкое, и её глаза оказались у самого моего лица.

– Я отдамся тебе… – шептала она, пытаясь стащить с меня пиджак.

Тут что-то стукнуло меня, словно бы я ударился головой о притолоку, споткнувшись о порог… Один глаз женщины, то есть тот, что был зелёный, смотрел мне прямо в лоб, но вот другой… ну просто невпопад, был совершенно карий и что-то высматривал за моей спиною. Да неужели… Господи, подмена! И я прокричал:

– Мадам! Тётушка! Но это невозможно! Я болен. Я безнадёжный наркоман!

– Я тебя вылечу, вылечу, – бормотала Маргарита Карловна, впиваясь мне ногтями в плечи. Она оскалилась от ярости, что-то ещё произнесла невнятно. А потом…

Потом всё кончилось…

Но вот очнулся. Лёжа на белой простыне, пытаюсь вспомнить, кто я и откуда. Ещё важнее разобраться – где? Нет, это не спальня, не постель… Мне кажется, что это смотровая. Да, да, смотровая моего дяди, гинеколога. Белая, ослепительно белая, большая комната. Белее бывает только свежевыпавший снег в сельской глуши где-нибудь под Вязьмой или под Смоленском. Но это точно Москва!

Как я попал сюда? Да откуда же мне знать? Помню только, что не повезло с какой-то женщиной… Что там было? Погоня? Или подлая измена? Или просто жестокая расплата за какие-то грехи… Ясно лишь то, что дальше продолжаться так не может… Хотя бы потому, что мне этого не перенести.

Я достал из кармана револьвер, приложил дуло к виску, неверным пальцем нашарил спусковой крючок…

Тут снизу послышались очень знакомые мне звуки, сипло заиграл оркестр, и тенор в граммофоне запел:

– О, час! Мой смертный час! Когда сразишь меня ты?

Да это «Фауст»! Вот уж действительно, «свезло». Дождусь только арии Мефистофеля. В последний раз. Больше никогда уж не услышу.

Оркестр то пропадал, то появлялся, но тенор продолжал кричать:

– Если медлишь ты, я сам пойду к тебе навстречу!

Сейчас, сейчас… Однако как быстро он поёт!

Дрожащий палец лёг на спусковой крючок… и в это мгновение грохот оглушил меня, сердце куда-то провалилось, мне показалось, что на мгновение погас свет. Я уронил револьвер.

Тут грохот повторился. Из прихожей донесся басовитый голос:

– Вот и я!

Я повернулся к двери. Неужто сам Мефистофель пожаловал, собственной персоной?

В комнату вошёл солидный господин. Соболья шапка, шуба, подбитая мехом, чуть ли не до пят, трость с набалдашником, на носу золочёное пенсне. В общем, так примерно я себе его и представлял.

– Доктор Кутанин, к вашим услугам, – сказал вошедший и поглядел на меня очень дружелюбно: – Ваш дядюшка… мне передали его просьбу, и вот я здесь. Чем могу помочь?

А ну как действительно поможет? Вот снял шубу, уселся со мною рядом и чего-то ждёт.

– Дело вот в чем, коллега, – начал я, внезапно почувствовав, что надо бы ему рассказать всё, буквально всё, как на духу, – дело в том, что меня в наркоманы записали, а ведь это же