и закинул себе на плечи. Схватив его за уши, она расхохоталась, светлая головка почти касалась низкого потолка.

Лиам, хотя и не подавал виду, внимательно слушал их болтовню.

— Как поживает мой сопливый щенок?

— Никакой я не щенок!

— А кто тут весь в зеленых соплях!

Ваня засмеялась так звонко, что собаки за окном подняли лай. Габриэлю достаточно было рот открыть, и она уже смеялась. Один его вид вызывал у нее хихиканье.

Лиам взял телефон и незаметно сфотографировал их. Такие снимки получались лучше всего. Потом достал колу из холодильника и поставил на стол. Габриэль присел на табурет с Ваней на коленях и начал распутывать ее длинные волосы неуклюжими пальцами.

— А пива у тебя нет?

— Еще только девятый час утра.

— Но сегодня же суббота. В выходные можно позволить себе пиво. — Он наклонился к Ване. — Ты что скажешь, щеночек, можно в выходные чуть-чуть отпустить тормоза?

Ваня важно кивнула: в выходные можно. Лиам убрал колу и достал пиво «Норрландс». Стоя у холодильника, он смотрел, как Габриэль открывает пиво и предлагает Ване попробовать и как она морщит нос. Руки Лиама сжались в кулаки, ногти до боли впились в ладони. Ярость возникла из ниоткуда, но на самом деле он понимал, что все дело в Ване. В Ване и его брате. Лиаму невыносима была мысль, что извращенные взгляды Габриэля на мир могут передаться дочери. Например, тот бред, что людям нужна «дурь», чтобы не сойти с ума. По мнению Габриэля, люди принимали наркотики во все времена. Без них человечество не выжило бы.

Габриэль выхлебал пиво и подавил отрыжку. Сигарету он крутил в пальцах, зная, что в присутствии Вани брат курить не разрешает. Лиам достал бумагу и фломастеры и протянул Ване, попросил нарисовать дом цвета северного сияния, который он ей построит. Через голову дочери посмотрел на Габриэля.

— Что ты тут забыл?

— А мне что, нужен особый повод, чтобы прийти? Может, я просто хотел увидеть племянницу.

— Я же вижу, что ты не за этим приперся.

Габриэль ухмыльнулся, снял бейсболку, пригладил рукой патлы и снова натянул головной убор. В свете лампы лицо его казалось болезненно белым, как у человека, никогда не бывавшего на солнце.

— Я не могу перестать думать о старике.

— О каком еще старике?

— В Одесмарке.

Лиам посмотрел на Ваню, склонившуюся над листком. Она рисовала поочередно синим и зеленым фломастерами, а потом, облизав палец, размазывала картинку, чтобы получить нужный оттенок. Это он ее научил.

— Поговорим об этом позже.

У Габриэля дернулось веко.

— Я знаю, что тебе нужны деньги, — сказал он. — Чтобы выбраться из этой крысиной норы раз и навсегда.

— Я не доверяю Юхе.

— Я тоже. Но от нас не убудет, если мы съездим и посмотрим, как обстоят дела.

Лиам молча думал. Ему действительно нужны деньги. От плантации дохода мало, как и от других приработок. У быстрых бабок есть один недостаток — они исчезают так же быстро, как и появляются.

Холодный весенний ветер пронесся по двору, утихомирив собак. Он налил себе кофе и посмотрел в окно. Лес сгибался под ветром. Одна из собак, спаниель, что-то вынюхивала, мех ходил волнами на ветру. Другие собаки попрятались по конурам, только эта не боялась непогоды.

— Так что скажешь, — настаивал Габриэль. — Сгоняем?

Лиам глотнул остывший кофе и скривился от горечи. Снова посмотрел на спаниеля. Собака стояла совершенно спокойно, не обращая внимания на бешеный ветер. Ветер — плохое предзнаменование. На руках Лиама появилась гусиная кожа. Он перевел взгляд на Габриэля, на дочь, все так же увлеченно рисовавшую.

— О’кей, — согласился наконец. — Можем разведку провести.

От улыбки Габриэля мурашки пошли по коже. Брат ссадил Ваню с колен и вскочил. Пустая пивная банка зашаталась на столе.

— Поцелуй меня, щеночек! Я ухожу.

Он наклонился, Ваня вытянула губы трубочкой и чмокнула его в шею.

— Я с тобой свяжусь, — сказал Габриэль, глядя на Лиама.

Дверь захлопнулась, и Лиам без сил рухнул на стул. Взгляд его привлек рисунок Вани. В одном углу она нарисовала солнце, лучи которого тянулись к зелено-синему дому. Перед дверью два улыбающихся человечка держались за руки.

— Это мы с тобой, папа. А это наш дом.

Дверь в свою комнату Симон всегда держал закрытой. Из-под щели сочился голубой свет от компьютера. Лив нравилось прижать ухо к холодному дереву и слушать, чем занимается сын. Стук пальцев по клавиатуре, легкое похрапывание во сне, ритмичная музыка, — кажется, рэп, — которую так ненавидел Видар. Иногда Симон смеялся заразительным смехом. Лив не знала, что его так рассмешило, фильм или кто-то из «френдов». «Френды» были из разных уголков мира, большое дело — Сеть. Лив прекрасно понимала, что, общаясь с практически незнакомыми людьми, Симон пытается вырваться из этой комнаты, из этого леса, из этой жизни. Это был его способ бегства не выходя из комнаты.

Она постучала, и в комнате воцарилась тишина. Лив ждала, затаив дыхание, пока он пригласит ее войти. Открыла дверь, и ее обдало холодным воздухом из открытого окна.

— Тебе не холодно?

— Нет.

На экране японский мультик на паузе. Симон мечтал поехать в Японию. Он бредил этой страной с начальной школы. Ему хотелось увидеть цветение вишни и попробовать настоящие суши. «Я не такой, как ты, — говорил он, — я не хочу всю жизнь провести в Одесмарке. Как только мне исполнится восемнадцать, я сразу уеду».

Он с подозрением уставился на мать.

— Чего тебе надо?

Лив переминалась с ноги на ногу. Собирай вещи, хотелось сказать ей, мы едем в Японию.

Но вместо этого она пожала плечами и окинула комнату взглядом, задержав его на кровати, под которой лежала бутылка. В темноте не видно, там ли она. Да нет, убрал, конечно.

Симон вздохнул.

— Мам, не начинай, а. Я уже отдал ее приятелю.

— И кто же твой приятель?

— Приятельница. Просто девушка.

— Девушка?

— Ага.

Сын залился краской. Может, Видар и прав в своих подозрениях. От его острого взгляда ничего не ускользало.

— Я ее знаю?

— Может быть.

Загадочная улыбка заиграла у него на губах, и Лив как электрическим разрядом ударило. Радость смешивалась с тревогой. Семнадцать лет пролетели как миг. Скоро Симон ее покинет. Он не дурак коротать тут свои дни. Уедет в Токио или на Лофотенские острова — эти места он упоминал чаще всего.

Она прошла в комнату, закрыла окно, потрепала сына по макушке.

— Только ничего не говори дедушке, — попросил он.

— Разумеется, но скажи мне, кто она?

Симон покачал головой. Не хочет говорить. Лив ни разу не видела его