– Пап? – спросил он взволнованно. – Мам?

– Тео, тебе решать. – Отец обнял жену за плечи. – Ты доказал, что более чем способен постоять за себя. Мы давно замечали, что ты места себе не находишь, рвешься в небо.

– Как птица в клетке, – сказала мама.

– Если ты решишь лететь, мы, конечно, будем скучать и тревожиться о тебе, будем молиться за твое благополучное возвращение, но удерживать тебя не станем, – добавил папа. – Тебя выбрал маршал, это большая честь.

– Необязательно решать сейчас, – мягко сказал Кхора. – Дирижабль отправляется во вторник, в безлунную ночь. Подумай хорошенько, посоветуйся с родителями, а завтра утром сообщишь мне свое решение.

Но Тео не нужно было долго думать. Леди Нага спасла ему жизнь, и дух приключений все еще его не покинул, несмотря на все, что ему пришлось пережить в прошлом году. И еще невольно мелькнула мысль: там, на севере, не встретит ли он снова Рен Нэтсуорти на птичьих дорогах?

Во вторник, в безлунную ночь, Тео шел рядом с маршалом Кхорой через воздушный порт Загвы, расположенный за городскими стенами, на невысоком плато. В ярко освещенном ангаре перед ними во всем своем великолепии предстал крейсер леди Наги, «Весна в сливовом цвету». Тео на него едва глянул, хотя еще не видел такого очаровательного дирижабля. Все его внимание сосредоточилось на ожидающем его воздушном корабле в самом дальнем и темном конце порта. Дирижабль был ничем не примечательный – собственно говоря, потому его и выбрали, – но сразу было видно, что построен он на совесть. Небольшой ладный «Ачебе-1040» с обтекаемыми гондолами двигателей и длинными, изящными стабилизаторами. Такие дирижабли повсеместно использовали в Африке для перевозки людей и грузов, а этот явно прожил долгую трудовую жизнь, пообтрепался и обшарпался – но это было первое судно, которым Тео доверили командовать, и он был убежден, что дирижабль даже еще лучше, чем «Весна в сливовом цвету». Кораблик назывался «Нзиму».

Тео уже со всеми попрощался, и леди Нага, видимо, тоже – она ждала его у сходней всего с двумя сопровождающими: молодым офицером, который сменил мундир Зеленой Грозы на мешковатый костюм воздушного торговца, и глухонемой служанкой Рохини. Кхора объяснил, что вторая прислужница, Чжоу Ли, останется в Загве и через неделю будет в одежде своей госпожи присутствовать на официальном банкете. Она ростом выше леди Наги и по национальности хань, а не алеутка, но в целом они довольно похожи, и если какие-нибудь шпионы будут наблюдать за церемонией, возможно, их удастся уверить, что госпожа посол все еще в Загве.

– Тео! – Леди Нага взяла его за обе руки, здороваясь. – Помнишь Рохини? А это капитан Распутра, он вызвался лететь со мной в качестве телохранителя.

– Она – драгоценный груз! – Распутра сверкнул белозубой улыбкой среди черной окладистой бороды. – Я обещал Наге, что глаз с нее не спущу.

– Больше никого, полетим вчетвером, – сказала леди Нага.

– Когда будете заправляться в Тибести, – произнес Кхора, – пусть все думают, что леди Нага и капитан – пассажиры, а Рохини – твоя жена.

– Хорошо. – Тео покосился на красавицу-служанку, тихо радуясь, что здесь нет его сестер: вот бы они сейчас хихикали!

Капитан Распутра заметил:

– Ветер усиливается.

Леди Нага поклонилась Кхоре:

– Маршал, ваша страна прекрасна. Я мечтаю побывать здесь еще раз, когда на планету вернется мир.

– Надеюсь, этого недолго ждать! – Кхора ответил поклоном на поклон.

Ветер трепал их плащи.

Выпрямившись, Кхора сказал:

– Леди Нага, вам моя особая благодарность за то, что избавили нас от Сталкера Фанг. Я знал Анну Фанг при жизни и любил. Как представлю, что эта гнусная тварь разгуливала с ее лицом…

– Я вас понимаю, – ответила леди Нага. – У меня самой брат… Но не тревожьтесь за Анну Фанг. Она обрела покой.

Леди Нага вновь протянула Тео свою миниатюрную руку:

– Тео, поднимемся на борт?

Селедка бегом пробирался по переулку, затерянному на нижних ярусах Каира. Вокруг даже в такой поздний час было полно народу, но это его не беспокоило. Селедке было всего десять лет, он едва доставал прохожим до пояса. Они почти не замечали, как он прошмыгивает мимо, прижимая к животу под просторным балахоном сумку с ворованным олд-теком. Иногда он задерживался возле ларьков, где грудами были навалены детали разных механизмов и толпились увлеченные спором покупатели. Здесь, в Нижнем Сууке[5], обожали торговаться и спорить, и, если правильно рассчитать время, в пылу препирательств никто не увидит, как худенькая детская ручонка ухватит обрывок провода или погнутый кусок доспеха.

Наконец он собрал все, что нужно, стащил с прилавка липкий пирожок и, жуя на ходу, юркнул в лабиринт лестниц и мостиков, по которому можно было попасть в систему городских водостоков. Каир, урча моторами, катился по пересеченной местности к берегам Срединного моря, и в зловонных трубах водосточной системы гулко отдавался скрип и скрежет огромных колесных осей. Здесь было темно, только местами сквозь решетки проникали красные отсветы плавильных печей. Вонь, грохот, дым обычному человеку показались бы невыносимыми, а Селедка здесь был как дома. В шумном Подбрюшье города, куда почти никто не заходил, он чувствовал себя в безопасности.

И все равно сперва проверил, не следят ли за ним, и только потом отодвинул решетку в стене главной сточной трубы, сбросил в дыру тяжелую сумку, а потом сам протиснулся и спрыгнул вниз.

В крохотном помещении было темно. Темно и сухо. Сто лет назад Каир в поисках добычи заехал далеко на юг, в те края, где подолгу шли проливные дожди. Тогда ему и понадобилась мощная система водостоков. С тех пор как город вернулся в пустыню, стоки запечатали и забыли о них. В Нижнем Сууке поговаривали, что в ливневой канализации обитают джинны и злые духи. Селедка всякий раз улыбался, когда слышал такие разговоры, потому что это была правда.

Он подобрал сумку и побрел через залежи грязных оберток и пустых бутылок от воды, сплошь покрывающих пол. Что-то зашевелилось в дальнем углу, где сквозь еще одну решетку падали неверные отсветы.

– Селедка? – раздался шепот.

– Анна, здравствуй!

Селедка обрадовался, что это она. Включил лампу – ворованный аргоновый шар, к которому он сделал отводку от кабеля с верхнего яруса. Сталкер прислонилась к стене в углу, выставив перед слепым бронзовым лицом длинные когти-клинки, – обнажила их, когда услышала, что кто-то идет. Селедка почувствовал то же, что и всегда, возвращаясь к ней: гордость, омерзение и какую-то странную любовь. Гордость – потому что он сам ее построил, собрал по кусочкам разбитое тело, отыскивая фрагменты в пустыне. Омерзение – потому что получилось совсем не так хорошо, как он надеялся. Ее доспех, наверное, раньше был гладким и серебристым, а сейчас выглядел тусклым и помятым, как старое ведро, весь в нашлепках припоя, похожих на болячки, и в кое-как приклепанных заплатах из расплющенных консервных банок. И хотя Селедка не видел ни одного Сталкера в действии, он сильно подозревал, что их шарниры не должны так ужасно скрипеть при каждом движении.