Больше делать было нечего, и я собрался в обратный путь, домой. По пути купил газету, похожую на бюллетень, на одной странице. Немцы перешли Сену, все мужчины призывного возраста обязаны покинуть Париж. Я прочитал это, и все во мне закипело. Нет, не поеду. Но через минуту я задумался. Остаться в Париже — значит дезертировать. Может, еще не все потеряно. Я должен расстаться с Басей, потому что если я уеду из Парижа, не желая стать дезертиром, то только для того, чтобы где-нибудь и когда-нибудь воевать. А раз такое дело, то без жены. В армию с женой не идут. Внутри меня все сжималось, я сам себе был противен за подобную трусость: люди могли бы сказать «дезертир». Ну и что? Нет, некрасиво, я должен уехать.

Мысли прояснялись, и я с отвращением, болью, тошнотой от всех этих «некрасиво» и «долг перед Родиной» решился на худшее. Я успокоился, будто выпив горькое лекарство. Пришел домой, медленно поднялся на седьмой этаж, открыл двери, поцеловал Басю и сказал ей, что мы должны расстаться.

Мы смотрели друг другу в глаза и молчали. Мне казалось, что она понимает эту необходимость лучше, чем я. Она молчала. А потом сказала: «Мы, наверное, уже никогда не увидимся». Зачем ты это сказала? Эти слова застряли у меня где-то под сердцем и причиняют боль с того момента, как мы расстались. Нет, увидимся — я глубоко в это верю, и ты должна в это верить. Мы слишком сильно любим друг друга, чтобы наша жизнь могла вот так закончиться. Мы ведь еще не жили толком — пока что жизнь давала нам тяжелые, набитые чемоданы и бесконечное число прощальных поцелуев. Тень этого таилась даже в самых счастливых наших мгновениях. Но все закончится, и мы снова будем вместе. Я верю. «Поверь», — единственное слово, которое я повторял тогда. Она помогала мне собрать самые необходимые вещи в одеяло. Я свернул его и из ремней сделал лямки. Получилось подобие рюкзака. Мы вошли в метро. Перед тем как спуститься на станцию, я поцеловал ее. Мы оба плакали. «Я вернусь», — выдавил я и замолчал. Стоя на перроне, я пробормотал вполголоса такое, от чего все польские матроны и офицеры штаба рухнули бы на месте. Я сразу стал думать об армии, о чем еще думать в такой ситуации? И от одной только мысли у меня темнело в глазах. Я всегда так «любил» нашу армию, что меня прямо во время призыва посадили в тюрьму. Я слишком хорошо ее знал. С детства.

Когда я пришел на фабрику, поляки уже отправились в путь пешком. В конторе я застал Роберта, коллегу. Мы оба пришли к выводу, что идти пешком смысла мало. Во дворе еще стояло много грузовиков, и мы решили забраться в один из них. А пока мы сидели в конторе и обсуждали события двух последних дней. Наши польские начальники с опытом, приобретенным еще на родине, повторили здесь то же самое. Бросили всё и всех и испарились. Мы накупили еды, рассовали ее по сумкам от противогазов, которые нам раздали несколько дней назад. Противогазы мы оставили на столе. Потом аккуратно погрузили наш багаж в один из грузовиков, сами прошмыгнули под брезент и легли между рядами шин, двумя мотоциклами и аккумуляторами. Нужно было спрятаться, поскольку перед фабрикой стояли женщины, которых не взяли из-за нехватки места, и те при виде нас наверняка устроили бы скандал. Когда грузовик отъезжал, мы хорошенько замаскировались и только на трассе вдохнули свежего воздуха.

Дорога представляла собой небывалое зрелище. Бесконечная вереница автомобилей в два, а кое-где и в три ряда. Все набито постельными принадлежностями, чемоданами, ящиками, тюками, клетками с самой разной птичьей живностью. Все это ползло медленно, поскольку, если из одной машины убегала собачка, машина останавливалась, собачку бросались ловить, и все останавливалось. Если машина ломалась, а много развалюх ломалось по дороге, так как от постоянного движения на первой скорости моторы перегревались, все останавливалось. По обочине протискивались велосипедисты и пешие. Все с котомками и чемоданами. Все, что имело колеса, шло в ход. Какая-то старушка тащила тачки, полные барахла, а чуть дальше ехал трехколесный велосипед с ящиком у руля. На нем сидела еще одна старушка с большой собакой на коленях. Мужчина с трудом крутил педали. И все это растянулось на километры, куда ни глянь. Я смотрел на это, сидя в грузовике, и думал, зачем эти бедняки и пожилые люди убегают. Ведь никто из них не знал, куда шел. Они шли без цели, куда глаза глядят, потому что другие шли. Одержимые, отравленные ядом бегства. И в то же время это происходило как будто не со мной. Я чувствовал сейчас только любопытство, безудержное, густое, накапливавшееся во рту, как слюна. Смотреть, смотреть, впитывать, запоминать. Я первый раз в жизни пишу, делаю заметки. И только это мне интересно. А еще — наслаждаться чудесной свободой, хаосом, в котором ты должен выжить.

Небо затянуло тучами, начал накрапывать летний дождь. Мы забрались под брезент. От Парижа до Немура примерно 84 км. С полшестого вечера и до наступления сумерек, то есть до половины десятого, мы проехали 15–20 километров. Мне захотелось спать. Я устроился на шинах, свернулся калачиком и стал засыпать с неописуемым удовольствием. Со стороны дороги непрерывно доносились рев моторов, крики, переклички, шум.

13.6.1940

Я почти не спал. Дремал. Ночью шел дождь, и мне несколько раз пришлось вставать, поднимать брезент и выливать воду. Он не был натянут, и в его складках образовывались лужи. К счастью, он не протекал. Рано утром похолодало. Ночью мы несколько часов стояли, застряв перед каким-то городком. На рассвете двинулись дальше в темпе похоронной процессии. Нам сказали съехать на проселочную дорогу. День ясный и жаркий. С полей доносился запах испарявших влагу злаков и цветов. Куда ни глянь, тянулись колонны машин. Мы только и ждали, когда прилетят немцы и превратят все в месиво. Но те не прилетали. По дороге части военных колонн, отступающих в полном хаосе, группировались для дальнейшего отступления.

В полдень мы остановились на обед, потом отправились дальше. Только под вечер доехали до Немура. 84 км за двадцать четыре часа. По Немуру проносились колонны отступавших подразделений — никто не останавливался. В сумерках пришла первая партия поляков, вышедших вчера утром из Парижа. Фабричные автомобили в Немуре не остановились и поехали дальше, в Сюлли-сюр-Луар. Единственная машина, которая