Те, кто сначала поглядывал на него с улыбкой, потом стали отводить глаза – это зрелище навевало слишком мрачные мысли. Никто не пытался шутить, никто не выкрикивал: «Вот Призрак Оперы!»

Он не произнес ни слова, и его соседи по столу не могли бы сказать в точности, когда подсел к ним этот странный субъект, но каждый подумал, что если бы мертвые садились иногда за стол живых, то они не выглядели бы более мрачно. Друзья Ришара и Моншармена решили, что этого исхудавшего гостя пригласили господа Дебьен и Полиньи, тогда как приглашенные бывших директоров подумали, что этот «труп» принадлежит к окружению Ришара и Моншармена. Таким образом, ни один нескромный вопрос, ни одно неловкое замечание или шутка дурного тона не обидели гостя из загробного мира. Некоторые из присутствующих слышали легенду о Призраке и рассказ старшего рабочего сцены, о смерти которого они еще не знали, и нашли, что человек, который сидел в конце стола, вполне мог сойти за живое воплощение легендарного образа, созданного неистребимым суеверием служащих Оперы. Однако, согласно легенде, у Призрака носа не было, а молчаливый гость его имел, хотя в своих «Воспоминаниях» Моншармен утверждает, что нос странного сотрапезника был прозрачен. «У него был нос, – пишет он, – длинный, тонкий и прозрачный», а я бы добавил, что нос этот мог быть и фальшивым. Господин Моншармен мог счесть прозрачным всего лишь то, что не блестело. Наука – и это всем известно – способна делать великолепные накладные носы для тех, кто их лишен от природы или утратил по какой-то причине.

Но действительно ли в ту ночь на банкет директоров без приглашения явился призрак? И можно ли утверждать, что это лицо принадлежало самому Призраку Оперы? Кто осмелится сказать это наверняка? Я говорю об этом не потому, что намерен заставить читателя хотя бы на секунду поверить в такую невероятную наглость Призрака Оперы, а потому лишь, что не исключаю такой возможности.

И вот тому достаточное подтверждение. Арман Моншармен пишет буквально следующее (глава 11): «Вспоминая тот первый вечер, я не могу разделить впечатления от признания, которое нам сделали в директорском кабинете господа Дебьен и Полиньи, и от присутствия на ужине загадочного субъекта, которого никто из нас не знал».

Вот что в точности произошло.

Дебьен и Полиньи, сидевшие в центре стола, еще не обратили внимания на человека с черепом вместо головы, когда тот вдруг заговорил.

– Корифейки правы, – сказал он. – Смерть этого бедняги Бюкэ, возможно, не столь естественна, как об этом думают.

– Бюкэ мертв? – вскричали разом экс-директора, вскакивая с места.

– Да, – спокойно ответил загадочный человек, вернее, тень человека. – Его нашли повешенным сегодня вечером на третьем подземном этаже, между стойкой и декорациями к «Королю Лахорскому».

Оба директора, а вернее, экс-директора привстали и удивленно уставились на говорившего. Их реакцию трудно было объяснить только известием о смерти старшего рабочего сцены. Они переглянулись и стали белее скатерти. Наконец Дебьен сделал знак Ришару и Моншармену, Полиньи извинился перед гостями, и все четверо прошли в директорский кабинет. Здесь я снова предоставляю слово господину Моншармену.

«Господа Дебьен и Полиньи казались все более взволнованными, – пишет он в своих мемуарах, – и нам показалось, что они хотели сообщить нечто, что их сильно беспокоило. Сначала они спросили, знаком ли нам человек, сидевший в конце стола и сообщивший о смерти Жозефа Бюкэ, и после нашего отрицательного ответа их волнение лишь усилилось. Они взяли у нас ключи, внимательно посмотрели на них, покачивая головами, потом посоветовали нам тайно заказать новые замки для апартаментов, кабинетов и других помещений, полную безопасность которых мы хотели бы гарантировать. Все это выглядело так забавно, что мы рассмеялись и спросили: неужели в Опере водятся воры? Они отвечали, что в Опере есть кое-что похуже – Призрак. Мы снова стали смеяться, уверенные, что это шутка, которая должна была увенчать дружеский ужин. Затем по их просьбе мы вернулись к серьезному тону и приготовились поддержать шутку, чтобы доставить им удовольствие. Тогда они признались, что никогда не стали бы говорить с нами о Призраке, если бы не получили от него самого категорического приказания внушить нам, что мы должны быть с ним любезны и должны выполнять все его просьбы и требования. Слишком счастливые оттого, что покидают место, где безраздельно царит эта жуткая тень, от которой они теперь избавились, Дебьен и Полиньи до самого последнего момента не решались рассказать нам о столь любопытных событиях, к которым наши скептические умы явно не были готовы, однако известие о смерти Жозефа Бюкэ жестоко напомнило им, что всякий раз, когда Призраку в чем-то отказывали, в Опере случалось что-нибудь фантастическое или ужасное, в очередной раз напоминавшее им об их зависимости.

На протяжении этого монолога, произнесенного самым таинственным и приглушенным голосом, я не сводил глаз с Ришара. В студенческие годы он имел репутацию шутника, знающего тысячу и один способ подшучивать над людьми, и прославился своими шутками среди консьержек бульвара Сен-Мишель. Я видел, что он с искренним удовольствием наслаждается блюдом, которым его угощали бывшие директора, хотя приправа к нему была несколько горька из-за смерти Бюкэ. Он печально покачивал головой с сочувственным видом человека, который горько сожалел о том, что в Опере поселился Призрак. И мне ничего не оставалось, как покорно следовать его примеру. Однако, несмотря на наши усилия, мы в конце концов не удержались и расхохотались прямо в лицо Дебьену и Полиньи, которые, поразившись столь резкому переходу от самого мрачного состояния к самой наглой веселости, в свою очередь сделали вид, будто поверили в то, что мы потеряли рассудок.

Шутка слегка затянулась, и Ришар полушутя спросил:

– И чего же он наконец желает, этот Призрак?

Господин Полиньи направился к своему столу и достал оттуда копию технических требований. Требования начинались такими словами:

„Дирекция Оперы обязана обеспечивать представлениям Национальной академии музыки великолепие, приличествующее главной французской музыкальной сцене“.

И заканчивались статьей 98, гласившей:

„Указанная привилегия может быть отобрана в том случае, если директор не выполняет условия, оговоренные в технических требованиях“.

Далее следовал перечень.

По словам Моншармена, это была аккуратно переписанная черными чернилами копия официального документа. Мы увидели, что в конце копии Моншармена, в отличие от нашей, был абзац, написанный красными чернилами, неровным, изломанным почерком, как будто ребенок, который еще не научился соединять буквы, нацарапал его спичкой. Этот абзац – продолжение статьи 98 – гласил буквально следующее:

„Если директор более чем на пятнадцать дней задерживает ежемесячное содержание, которое он обязан выплачивать