Была зима. Первая ее питерская зима. Снегу навалило тогда под самые окна первых этажей ее старого дома. Это потом зимы стали какими-то неестественно теплыми и бесснежными, а тогда все было нормально в природе, и Дашка радовалась, как в детстве. Она придумала оригинальный способ уборки этого снега. От лопаты, которая тянула ее к земле и оставляла занозы в ладошках, Дарья отказалась. Она лепила снеговиков. Мокрый ленинградский снег легко скатывался в большие и маленькие шары. Три шара друг на друге – один меньше другого, – и вот вам строгий страж на детской площадке. На голову – дырявое ведро с мусорки, угольки вместо глаз, а там, где нос, – сломанная ветка от дерева. Да еще не пожалела красной гуаши из своих запасов – щеки и рты накрасила – залюбуешься! К десяти часам утра, когда в жилконтору пришла начальница ее, Клавдия Ивановна, на Дашкином участке стояло с десяток снеговиков. И снегу в окрестностях не было!

– Вот... это... Я подумала, какая разница, как снег будет лежать: в кучах или так?! – Дашка немного опасалась за свое рукоделие.

Но Клавдия Ивановна улыбнулась и похвалила ее за смекалку.

А жильцы как были рады! Кинулись Дарье помогать: кто-то старый театральный ридикюль повесил одному снеговику, кто-то вышедшие из моды деревянные бусы. И снежные «люди» зажили во дворе своей жизнью. А Дашка стала местной знаменитостью. О ней даже в газете написали, после чего во двор стали чуть не на экскурсию приходить.

* * *

В один из дней, когда Дарья, справившись со своими основными обязанностями, лепила очередного снежного жильца, в арке дома появился Борюсик, Борис Ефимович. Не часто, но он заглядывал к Дарье. Не столько в гости, сколько с законспирированной проверкой по наставлению Томочки:

– Борюсик! Юная барышня одна в незнакомом городе! Мало ли что и как – надо тебе проведать девочку.

Сама Даша изредка звонила им из жилконторы – в ее коммуналке телефона тогда еще не было. Но то, что рассказывала она, – это одно. Тут доверяй, да проверяй! Поэтому раз в месяц Борюсик появлялся у Даши под каким-нибудь надуманным предлогом. То якобы лампу настольную старую в ее хозяйство пристроить, то покрывало на диван. Дарья дары принимала, так как ей один раз четко и грамотно объяснили: это нормальная человеческая помощь.

– У тебя комнатка пустая, а у нас – излишки. А мы хорошо знаем, что такое переезд и обустройство, правда, Борюсик?!

Спорить с Томочкой было бесполезно. Да Даша и не спорила. И спасибо им, помогли обставить ей ее норку «излишками» так, что у Даши стало уютно и все необходимое для жизни было.

– Борис Ефимович, здравствуйте! – Даша улыбнулась.

– Здравствуй, Дашенька. – Климов как-то странно посмотрел на нее и устало вздохнул. – Как ты?

– Я – хорошо. А вы? Борис Ефимович, что-то случилось? С Томочкой? С Володей?

Дашку было не провести. Она по природе своей была чуткой и с тонкой интуицией. Сразу поняла, что Борюсик к ней не просто поболтать, чайку попить пришел. От него каким-то горем тянуло.

Он и в самом деле отказался от чая. И сказал:

– Даша, я к тебе с плохими вестями...

* * *

Он мог и не договаривать. Она догадалась обо всем. Родители...

Она часто думала о том, что такой образ жизни до добра не доведет. И знала, что не далек тот день, когда все кончится. Иногда она казнила себя, называла бессердечной, призывала себя проявить к ним милосердие. Иногда порывалась собраться и поехать домой, забрать мать и отца, привезти их в Петербург, а тут вылечить и...

Никакого «и». Никакого «и» уже больше никогда не будет. Дашка думала, что по отношению к родителям у нее внутри все давно очерствело, столько боли и горя принесли ей эти самые близкие люди.

А оказалось – нет. Ничего подобного! Оказывается, она жалела их и любила, просто боялась показать им это, потому что они в пьяном угаре не поняли б ее порывов. И себе боялась признаться, что это так. И сейчас, узнав от дяди Бори Климова, что родителей больше нет, она забыла про все свои обиды на них, про искореженное детство, и накатившееся на нее снежным комом большое сиротство хлынуло из глаз солеными слезами.

Наплакавшись, вытерла рукавом глаза и нос и, не глядя на Климова, сказала:

– Ехать надо...

– Не надо. Даша, это случилось две недели назад. Ты же понимаешь, нам не сразу сообщили. Пока в деревню, пока оттуда нам... Вот такой испорченный телефон. А ехать не надо...

* * *

Да, ехать ей было не к кому. Подружка Люда и ее приятель Андрей Мурашов тихонько поженились и уехали в подмосковный Жуковский. Там у Андрея жил дядя. С его помощью Андрей поступил учиться в какой-то крутой столичный вуз. Даша не очень поняла из Людкиного письма – в какой, но учат там чуть ли не на дипломатов.

Родители Даши – Таня и Алеша Светловы – после хорошего подпития сгорели вместе со своей комнатухой в бараке. Видимо, кто-то закурил в постели. Так, во всяком случае, решил следователь. Да и то правда: врагов у них не было, кроме себя самих. Угловая квартира Светловых выгорела быстро – только чудом удалось не пустить пожар в остальное жилье, вовремя заметили и потушили. Но хоронить фактически было нечего. И некому. Соседи соорудили на местном кладбище что-то вроде могилки, а потом пили три дня за помин души. И лишь спустя две недели кто-то догадался позвонить в сельсовет в бабушкину деревню Мурино.

* * *

– Не надо, Даша, никуда ехать. Помочь ты им уже ничем не сможешь. Раньше-то не могла, а сейчас им другая помощь нужна...

* * *

Даша поняла его. В этот же день ближе к вечеру собралась она в храм. Что делать – не знала. Знала, что сама крещеная – бабушка в детстве ее за ручку взяла и в церковь отвела. Батюшка тогда еще сказал, что имя у Даши правильное, совпадает с каким-то церковным праздником.

Сама она в этом деле не очень разбиралась. Крещеная и крещеная. А тут как открылось ей что-то. Поняла сразу, какая помощь нужна ее непутевым родителям.

В храме Даша, краснея и заикаясь, спросила у какой-то старушки, что ей делать. Бабушка оказалась правильной и понятливой, направила к батюшке. Даша все думала о том, как рассказать чужому человеку о родителях, о жизни их неправедной, чтобы хоть более-менее приличными выглядели они в ее рассказе, а батюшку увидела, глаза его, руки, и полилось из нее все как есть вместе со слезами.

– Крещеные были родители твои? – спросил в конце ее исповеди отец Павел.

– Крест не носили, но крещены были – это точно.

Про то, как отца крестила, бабушка ей сама рассказывала, и от матери слышала, что ту ее тетка тайком от родителей в церковь водила.

Отец Павел совершил обряд заочного отпевания. Даша стояла со свечой в руке, горячий воск скатывался по ее пальцам, и боль потихоньку уходила из сердца. Она по-детски успокаивала себя: «Им там хорошо, моим мамочке и папочке. Ведь там нет водки...» И еще подумала о том, что есть какой-то знак в том, что ушли они в иной мир вместе. И впервые от слова «любовь» ее не передернуло...