Отчасти именно поэтому Х. Арендт предложила отличать вину и ответственность. Первая всегда индивидуальна, она определяется персонально для каждого и должна быть доказана в судебном порядке. Ответственность же предстает более широкой категорией и относится ко всем, кто в той или иной степени был причастен к проводимой политике уже в силу того, что были рядом, что включает и тех, кто стоял около расстрельной ямы под Понарами, и тех, кто на выборах голосовал за Гитлера. Как поясняла Х. Арендт: «есть два необходимых условия коллективной ответственности: я должен считаться ответственным за что-то, чего я не совершал, и я должен нести такую ответственность в силу своего членства в группе (коллективе), которое невозможно прекратить добровольным актом с моей стороны, то есть членства, крайне непохожего на деловое партнерство»[32]. В данном случае речь идет о политической (т. е. коллективной) ответственности, возникающей ввиду членства в определенном политическом организме: если мы считаем себя наследниками великих деяний и побед, то неизбежно становимся ответственными и за проступки своих предков. Только полное самоустранение от участия в общественной жизни может позволить снять с человека ответственность за проводимую преступную политику. Отказ от собственного морального суждения (то есть практических суждений о том, что есть хорошо и плохо) позволил тысячам немцев сотрудничать с режимом, строя свои карьеры и живя так, как если бы нацистская Германия была обычным государством. Послевоенные известия о зверствах нацистов в немецком обществе вызвали возмущение, но не моральное негодование. «Действительно странно было бы приходить в моральное негодование от речей нацистских главарей, чьи взгляды были давным-давно известны», — иронично отметила Х. Арендт.

Устойчивость нацистского режима зиждилась на тех, кто не был ответственен за приход НСДАП к власти, но решил подстроиться под сложившуюся ситуацию, полагая, что не должен выносить личные моральные суждения о правильности своих поступков. С учетом широкой поддержки Гитлера, первоначальных экономических, социальных и политических успехов оппонирование казалось чем-то немыслимым, как если бы пришлось идти против духа времени, самого воплощения Истории. Уже потом бывшие нацисты пытались изобразить себя в качестве «шестеренок» большой политической машины: безусловно, если именно так представлять политическую жизнь государства, то вопрос об ответственности окажется во многом бессмысленным. Именно за этими формулировками и пытались прятаться в послевоенные годы многие сторонники нацистского режима, правда, при этом в немалой доле лицемеря: особенность нацистского государства как создающего тоталитарное общество заключается в том, что режим требует от каждого участника общественной жизни поддержки установленных принципов. И оказалось так, что именно добропорядочная часть общества первая подчинилась нацизму, сменив одни безоговорочные моральные нормы на другие, те, которые иначе как преступными назвать нельзя. Для них была важна собственно привычка придерживаться тех или иных норм, в то время как лишь немногие были готовы самостоятельно судить и выносить решения о том, как должно вести себя.

Немецкий социолог З. Бауман выделял три ключевые технологии «управления нравственностью», сделавшие возможным Холокост: социальное производство дистанции (выше мы писали об удалении евреев сначала из общественной жизни, а затем их переселение в закрытые гетто), формирование равнодушия к положению тех, кто считается Другим (наиболее активно этим занималась пропаганда), а также «замена моральной ответственности на техническую, эффективно скрывающую моральную значимость действия»[33]. Под последним понимается господство инструментальной рациональности, в соответствии с которой тысячи немцев стремились воспринимать свое соучастие в функционировании машины уничтожения как выполнение технических заданий, поставленных свыше.

В историческом плане вопрос ответственности и вины является еще более сложным, если обратиться к тому, что происходило на оккупированных территориях. Например, для польского национального сознания до сих пор неприятным фактом остается антисемитизм многих патриотически-настроенных поляков, который толкал их на соучастие в политике Холокоста. В 2000-е гг. резонанс вызвали книги историка Яна Томаша Гросса. В 2000 г. вышла его работа под названием «Соседи, или История уничтожения еврейского местечка», в которой он писал о событиях 10 июля 1941 г. в д. Едвабно. Историк доказывал, что уничтожение местных евреев было делом рук их соседей из числа поляков. Именно этот тезис вызвал широкий резонанс: на протяжении десятилетий формировалось представление о поляках как жертвах нацистской оккупацией, а теперь оказывалось, что жертвы параллельно также могут быть убийцами.

Не меньший публичный отклик получила и его вторая книга «Золотая жатва» (2011 г.), в которой акцент делался на экономической мотивации поляков в соучастии в политике геноцида. Например, о том, как жители деревень, окружавших лагеря смерти, активно торговали с охранниками: в обмен на золото жертв местные жители поставляли алкоголь, еду, а также оказывали сексуальные услуги. С приходом немцев в деревнях местные жители также нападали на своих односельчан-евреев, а убийства непременно сопровождались грабежами. Точно также прибыльным оказывалось и соучастие в организуемых нацистами облавах. Не менее позорным стало появление шмальцовников, тех поляков, которые шантажировали бежавших из гетто евреев. В обиходном языке эти действия назывались «вытапливанием жира»[34]. Однако это не отрицает того, что тысячи поляков под угрозой своей жизни укрывали у себя евреев. За это они получили потом звание Праведников народов мира. К сожалению, отношение к ним в Польше было неоднозначным: немало было и тех, кто, укрывая беглецов из гетто, вымогал у них крупные суммы денег. Показательна цитата из «Церковного отчета из Польши за июнь — середину июля 1941 г.», составленного подпольщиками и переданного в правительство Польши в изгнании (т. е. в Лондоне): «особым проявлением Божьего Промысла, что немцы, помимо всяческого вреда, какой они причинили и продолжают причинять нашей стране, в одном этом отношении положили доброе начало, показав возможность освобождения польского общества от еврейского грабежа, и открыли нам дорогу, по которой — конечно, не так жестоко и не так грубо — нам надлежит идти»[35].

Ограбление евреев продолжалось даже после их убийства. В частности, уже в послевоенные годы места, где ранее находились лагеря смерти (те же Треблинка или Белжец), стали центром притяжения местных жителей, которые перекапывали территорию и искали золото и другие предметы. Ведь многие обреченные на смерть выкидывали свои ценные вещи, не желая, чтобы они достались нацистам. Теперь их поисками занимались мародеры. В некоторых случаях жители не останавливались ни перед чем: например, директор кирпичного завода, располагавшегося около Белжеца, нанял группу «ныряльщиков», которые работали около выгребных ям лагеря смерти и приносили весьма богатую добычу. В отчете двух польских чиновников, которые посетили в сентябре 1945 г. Треблинку, содержатся следующие сведения: «Нужно упомянуть, что на территории, где находится Тремблинка, господствуют чудовищные отношения. Население, обогатившееся золотом, вырытым из могил, занимается грабежом и ночными нападениями на соседей. Мы пережили огромный страх, когда в одной халупе, в нескольких сотнях метров от той, где мы ночевали, женщину жгли огнем, добиваясь таким способом, чтобы она выдала место, куда спрятала золото и ценности»[36].