Проповедь предполагалось также «нафаршировать» отрывками из небиблейских сочинений, в основном исторических, которые даны в главах 30–41. В них содержатся такие источники, как «Церковная история» Евсевия Кесарийского (переведенная и дополненная Руфином Аквилейским), «Церковная история в трех частях» Кассиодора, хроника псевдо-Турпина, хроника Фульхерия Шартрского «Иерусалимская история», «Восточная история» Жака де Витри, «Церковная история народа англов» Беды Достопочтенного, «История франков» Григория Турского, «Диалоги» папы Григория Великого, легенды и предания о святых и другие источники. Основное внимание отрывков сконцентрировано на демонстрации силы и мощи креста и опыте предшественников по борьбе с сарацинами. Как и в случае со списком библейских цитат, какие-либо собственные комментарии автора отсутствуют, проповедник должен сам найти применение источнику.

Кроме того, имеются главы, которые касаются поведения самих проповедников. 28-я глава перечисляет необходимые для проповедника креста качества и образ поведения, 29-я глава представляет собой перечень необходимых для проповедника знаний.

Как нужно было использовать трактат

Основным принципом трактата было самостоятельное составление проповеди проповедником. Трактат же был призван лишь помочь ходу мысли проповедника и дать ему исходные материалы. Гумберт очень прямо говорит об этом в первой главе.

Допустим, проповедник должен составить проповедь, используя трактат. Что он должен сделать?

Список библейских цитат, с которых начиналась проповедь и которые комментировались по ходу проповеди, находится в 27-й главе. За редким исключением глава с этими цитатами не содержит собственных комментариев Гумберта по поводу особенностей использования каждой из них: предполагается, что проповедник должен был догадаться об этом сам.

Затем, как предполагалось, проповедник должен был составить основную часть проповеди, опираясь на вводную библейскую цитату в качестве структуры. По-видимому, этой цели отвечали все остальные главы, кроме 28 и 29, которые являлись инструкциями по технической стороне работы самих проповедников, и непосредственно для паствы не предназначались. Главы с отрывками из небиблейских источников, видимо, были нужны, чтобы «нафаршировать» проповедь. Но как именно – должен был решить проповедник, ибо также и здесь Гумберт никаких инструкций не дает.

Единственным более-менее готовым куском проповеди являлись так называемые «приглашения». Они представляли собой своего рода «финальный призыв», вероятно, завершающий проповедь или один из ее крупных разделов, хотя стоит заметить, что прямое указание на его местоположение отсутствует. В первой главе говорится лишь, что приглашение является приглашением к принятию креста, и сопровождается следующим за ним пением, что косвенно указывает на его местоположение в конце. Более того, приглашения обычно начинаются с формулировки “ессе charissimi”: если обратиться к текстам проповедей ad status, составленных Гумбертом[49], то там такая формулировка начинает раздел “conclusio”, который является заключением. Более того, в первом из двух таких примеров после “conclusio” стоит еще и песнопение, точно как в трактате «О проповеди креста». В приглашениях редко приводятся библейские цитаты, ибо теоретические выкладки присутствуют лишь в самой главе.

Если посмотреть на грамматическую структуру приглашений, то можно увидеть, что в них часто используется конъюнктив в значении императива: в таком случае они идеально годятся в качестве «финальных позывных» в конце проповеди, в тот момент, когда слушатель уже морально подготовлен, прослушав текст проповеди. Используя рациональную аргументацию в основном тексте, в конце проповеди наступает момент, когда проповедник действует скорее на эмоции слушателей, чтобы довершить дело.

В свое время Дж. Райлей-Смитом был найден пример письменной фиксации проповеди, где присутствует фрагмент, по стилю похожий на импровизированное в ходе речи «приглашение» (правда, он стоит не в самом конце проповеди): речь идет об отрывке из хроники Гюнтера из Паириса, который приводит в своем тексте проповедь аббата Мартина из Паириса в Базеле (1200)[50].

Рекомендуемыми песнопениями для сопровождения приглашения названы “Verii sanctus spiritus”, “Veni creator spiritus” или “Vexilla Regis”. Эти песнопения вряд ли заменяют собой молитву, которая традиционно располагалась между вводной themata и собственно проповедью[51]. По всей видимости, пение в конце проповеди было отдельным, «рекламным», мероприятием, под влиянием которого люди могли принимать крест.

Таким образом, предполагалось, что проповедь должна оказывать объединенное воздействие на разум и чувства: вначале слушателям излагается основная часть с рациональными аргументами, а затем проповедник воздействует уже на эмоции, чтобы усилить эффект агитации.

Почему трактат построен по принципу «сделай сам»

Ответ на вопрос, какая идея лежит в основе того, что трактат должен был применяться по принципу «сделай сам», когда, используя материалы трактата, проповедник должен был составить проповедь самостоятельно, заключается в особенностях восприятия проповедей в те времена. Не существовало единого мнения насчет того, насколько проповедь является изобретением человека, а насколько божественным вмешательством.

Именно в XIII в. проповеди все чаще ассоциируются с цитатой из Псалтыри, 44:2: «Язык мой – трость скорописца» (“Lingua mea calamus scribae velociter scribentis”), причем делается это в текстах, составленных самими проповедниками[52], Вся строфа в синодальном переводе звучит как: «Излилось из сердца моего слово благое; я говорю: песнь моя о Царе; язык мой – трость скорописца» (“Eructavit cor meum verbum bonum, dico ergo opera mei regi, lingua mea calamus scribae velociter scribentis”). Комментаторы Библии, начиная с первых веков христианства, интерпретировали этот отрывок двумя способами: некоторые видели в псалмопевце самого Бога, а другие видели в нем пророка[53]. В XIII в. цитата получает следующую трактовку: пером становится язык проповедника, а писарем – Святой Дух [54]. Довольно часто имеет место следующая интерпретация: проповедник является инструментом, при помощи которого Святой Дух пишет наставления Бога в сердцах людей, а паства при этом сравнивается с пергаментом. «Перо» стало символом взаимодействия двух уровней, человеческого и божественного, без четкого разграничения влияния того и другого[55].