– Послушай, – придвинувшись ближе, тихо говорит Галл. Наверное, Дом старейшин уже совсем близко. – Не дай им себя запугать. Говори правду – больше им ничего не нужно.

Смешно. Если бы всё было так просто… Да у меня в запасе куча честных ответов, выбрать бы правильный. Мои мысли перебивает стук копыт. Толпа быстро окружает всадников, остановившихся на другой стороне площади. Там шестеро на лошадях и ещё фургон с пассажирами. Длинноволосый мужчина с перепачканным лицом забрасывает на спину мешок и взбирается на повозку.

– Что это? – шёпотом спрашиваю я Галл, но она не отвечает, поглощённая происходящим.

– Удачи! – кричит кто-то, и возглас подхватывают в толпе – отъезжающих подбадривают и желают всего хорошего.

С повозки машут и прощаются, но, прежде чем кавалькада трогается, всадница на каурой кобыле раздвигает толпу и останавливается, оглядывая площадь. Наши взгляды встречаются.

– Это Сана, – едва слышно поясняет Галл.

Мы пятимся, я смотрю под ноги, чтобы не упасть. Сана понукает лошадь и наступает на толпу. Сапог всадницы оказывается рядом с моим лицом. От лошади исходит тепло, я слышу её дыхание. Стараясь разглядеть всадницу, я выпрямляюсь, и шаль соскальзывает мне на плечи. Люди отшатываются от нас с Галл, по толпе прокатывается неодобрительный рокот.

Женщина на лошади, Сана, деревянным кнутовищем поднимает мне голову за подбородок. Мы молча смотрим друг на друга. У Саны тёмные кудри почти до плеч и яркие, живые глаза, которые светятся ехидством. Наверное, она ровесница моей мамы и моей родной матери. Я держусь уверенно и не отвожу взгляда, но с первыми словами Саны моя храбрость улетучивается.

– Мы уходим! – громко объявляет она. – И скоро вернёмся с добычей! В Сейнтстоуне всего вдоволь, отмеченные не заметят пропажи.

Кое-где в толпе раздаются крики, но большинство молча смотрит на нас с Саной, они ждут моего ответа. Теперь понятно: всадники и люди на повозке спешат в Сейнтстоун – грабить.

– Жаль, что приходится уезжать сейчас, когда к нам пожаловала гостья, – задумчиво добавляет Сана.

В моей груди жарким пламенем вспыхивает ярость. Так вот как они живут – воруют у нас! Лонгсайт не ошибся. Я отвечаю Сане гневным взглядом. Пусть видят – меня так просто не запугать! Придвинувшись ещё ближе, всадница склоняется надо мной и, убедившись, что даже стоящие поблизости её не услышат, тихо произносит:

– Как ты похожа на свою мать! – Её глаза вспыхивают тёплым светом. – Когда я вернусь, мы обязательно с тобой обо всём поговорим. Добро пожаловать, Леора!

Я в изумлении открываю рот, однако Сана отрывисто командует, и всадники исчезают под стук копыт. Я провожаю их взглядом и не сразу понимаю, что Галл тянет меня за рукав.

– Идём, – повторяет она. – Мы опаздываем.

Здание Дома старейшин – самое высокое на площади, построено из серого камня и укреплено толстым, пострадавшим от непогоды деревянным брусом. В высоких узких окнах отражается тёмное, призрачно-неподвижное небо. На верхней ступеньке нас ожидает женщина, её густые волосы развеваются на холодном ветру. При виде Галл она хмурится:

– Галл, сними же ты, наконец, этот капюшон!

Галл стягивает капюшон, насупившись точно так же, как я, когда мама велит мне что-то сделать.

– Мама, – кланяется Галл и тихо произносит: – Я её привела.

– Вижу, – кивает женщина.

В её длинных светлых прядях серебрится седина, щёки покрыты веснушками, а губы, судя по морщинкам, привыкли скорее к улыбке, чем к недовольной гримасе.

– А теперь оставь нас. Проверь, может, Фенну надо помочь. Только будь поблизости. Когда собрание закончится, я тебя позову.

Галл кивает и уходит. Сделав несколько шагов, она вдруг наклоняется, поднимает что-то с земли и прячет в сумке на поясе. Когда она выпрямляется, я ловлю её любопытный взгляд. Интересно, о чём думает Галл, буравя меня взглядом?

Вслед за матерью Галл я иду по сумрачному коридору. Внутри Дом старейшин не отличишь от обыкновенного здания – ни картин, ни статуй, ничего общего с величественным убранством правительственных зданий в Сейнтстоуне. Стены обшарпанные, давно не крашенные, и пахнет как в школе или в той комнате в здании правительства, куда мы ходим для чистосердечного признания. По обе стороны широкого коридора попадаются закрытые двери, а вот лестница, вход на которую закрыт низкой, не выше пояса, стеной – скорее просьба не входить без приглашения, чем запрет. Пол выложен жёлто-красной плиткой. Наверное, когда-то мозаика радовала глаз, а сейчас одни квадратики потрескались, других не хватает. Входная дверь захлопнулась, и в коридоре стало ещё темнее. Мать Галл ведёт меня в первую комнату справа, и я мысленно готовлюсь к суровому допросу.

Первым делом в глаза бросается низкий, грубо сколоченный круглый стол. Комната просторная, а на стульях вокруг стола лежат мягкие вышитые подушки. Хочется взять их в руки, рассмотреть вышивку поподробнее, использовать новые мотивы в татуировках. Издали не видно, что изображено на подушках – картины, слова или просто чередование знаков. Обель наверняка предложил бы мне всё нарисовать. Красивые мотивы, но здесь они никого не удивляют – цвета поблёкли, ткани не радуют глаз.

За столом четверо – среди них и Соломон, отец Галл, – перед каждым чашка кофе. Мать Галл не спеша подводит меня к стулу у окна и жестом предлагает сесть. Все держатся очень спокойно и сдержанно, отодвигаются, уступая моей провожатой место за столом. Сквозь трещину в раме тянет холодом, и я поплотнее закутываюсь в шаль.

Обо мне будто забыли. Наблюдать за пустыми – странно и удивительно. Они пьют кофе и тихо переговариваются. Кто-то украдкой смеётся и кашляет. Пустые не должны быть такими. Они не могут вот так сидеть, пить кофе и вести беседу. Они не… обычные люди. Я закрываю глаза и тут же вижу другого пустого, за стеклом, в музее. Горло сдавливает страх, который всю жизнь преследовал меня в том зале. Я вижу списки убитых, слышу истории о невероятных жестокостях пустых. Повинуясь знаку одной из старейшин, сидящие за столом склоняют головы и закрывают глаза. Скорее всего, молятся.

Дома, в Сейнтстоуне, я бы сразу догадалась, кто есть кто. По меткам и знакам на коже я бы узнала, кто пользуется наибольшим уважением и какой пост занимает. Но здесь все старейшины выглядят одинаково.

В комнате очень тихо, за окном клубится туман, я устала и будто бы впадаю в транс. Мои глаза сами собой закрываются, я растворяюсь в тишине, вдыхая ароматы кофе и древесины. От стен тоже исходит необычный запах. В темноте мелькают искорки – мысли сами собой складываются разноцветным узором. Я прислушиваюсь к разговору старейшин, один из них дышит с присвистом и хрипом. Вдруг раздаётся резкий кашель, и я открываю глаза – все смотрят на меня.

– Собрание объявляется открытым.

Эти слова произносит пожилая женщина, очень прямо сидящая на стуле. Её седые пряди мелкими кольцами спускаются на плечи, а глаза смотрят ласково. Она держится уверенно, видно, что в любую минуту готова принять ответственность и отдать приказ. Её смуглая, изрезанная морщинами кожа напоминает потрёпанное одеяло или вспаханную землю.