– Хорошо тут у тебя, спокойно, – сообщил слесарь, накладывая сардины на ломоть хлеба.

– А ты мне не тычь! – воскликнула женщина. – Ты кто есть такой? Напильник от зубила. А у меня отец адмирал, соединением командовал, тыщи таких под воду навстречу водорослям отправлял. Чтоб всем вам гнить достойно.

– Ладно, – примирительно отступил слесарь и вытянул из внутреннего кармана, как факир женщину из распиленного гроба, небольшую фляжечку. – Склянки-то найдешь, командир?

Альбинка посмотрела на водку, на грязного, криво улыбающегося слесаря, на свои облупленные ногти и опять захныкала.

«Вот дура, – подумал слесарь. – То дай, то не дай. Вроде, не пьянь, от вида водки слезится. А в доме – какой там адмирал».

– Не гунди, – сказал. – Со здоровьицем.

Альбинка хлопнула, поперхнулась и заела, давясь хлебом.

– Если захочу, то через час здесь будет стерильность. Только чихну! Чистота и хрусталь сиять. А… через полдня… вообще будет все одно к одному, постирано и глажено. Вот, – метнулась в комнату и вытащила на кухню и предъявила слесарю идеально отутуженный праздничный воинский костюм отца. Слесарь несколько подобрался, даже утер замасленные губы. Альбина вернула костюм в строй шкафа.

– За море, – сообщил слесарь, чуть плеща из бутылочки.

– Если я захочу, – повторила, – завтра за мной здесь будет муж, полковник штаба тыла, который разведен и три года круги вокруг выписывает. И денщик на побегушках. А горничная будет утюжить с семи до двадцати семи ковры в спальнях, как вечный двигатель. Как вечный дневальный… Под бодрые марши.

– Чего ж не хотишь? – ехидно скривился слесарь, подливая только себе.

– А не твое дело, – резко выступила хозяйка, отодвигая и разбрызгивая из стопки. – Твое – прокладки менять, и чтоб у всех без протечек. А то напишу телегу, и в ДЭЗе тебя изымут. Вычеркнут из списков. Внесут в списки списанных на берег и выпавших за борт. В надлежащую волну.

«Сволочуга, – подумал слесарь. – Сама, вроде, так не ведьма, а грозится. И водку брызжет, миллионщица. А у самой, небось, и мужа нет».

– Мы свое дело знаем, – сурово возразил вслух. – У рабочего класса все права не отымешь.

– Что права? – изумленно возмутилась хозяйка. – Одни права в цене – водительские. А все остальные – дым и копоть. Ты что с ними, спать будешь?

– С кем? – потерялся слесарь, а сам подумал: «Наверно, заразная. И болезни плохие».

– С правами, – и Альбинка глотнула водки, глубоко выдохнув.

– Чайник отключи, – посоветовал слесарь.

– Сам что, безрукий? – обозлилась хозяйка. – Нужны связи, связи, слесарь. Одна только подруга может нагрузить тебя больше, чем три института и два училища.

– Какая еще училища? – непонятно с чего обиделся мастер разводного ключа.

– Слесарная, – выдавила Альбинка, жуя колбасу и уставясь в невидимую стену. – Вот у меня, лучшая и закадычная. Девчонками на танцах и в компашках, не разлей шампанское. Алеська, дочь полного адмирала, замкомполит-гарнизона. Гарнизоны, когда его видели, дыбом волосы под бескозырками вспухали, у офицеров от кортиков моча струилась.

– Прям моча, – испугался слесарь. – Со страху, что ль?

– С любви, – иронично прищурилась хозяйка, презрительно оглядев человека без кортика. – Лучшая подруга тех дней. И сосватала мне жениха. Стройный, в танце носится, как ошпаренный. Сноса нет. Изящен, талия, рот не закрывает. Только почти по-французски и испански. Почти дипломат. Красавец.

– И красавец? – скривился слесарь и сожрал здоровый ломоть сухой.

– Ну не ты же! – заорала Альбинка, вся бесясь. – Если сложить сто таких, как ты… или сто сорок, все одно, красивее его не будет. Жемчужные зубы, улыбка в пол-лица, а из них идут сладкие слова в девичьи розовые ушки. Одним словом, дипломат молодой, прямо перед командировкой. Подыскивает не срамную пару.

– Тебя, что ли? – усомнился слесарь, а сам подумал: «Рожа опухшая, но видная, может, когда и клюнул дипломат».

– Меня, единственную, – неожиданно тихо, вспоминая, прошептала Альбина. – Я, конечно, смекнула, что подружка Алеська… со своего плеча обноску. Прямо подхожу… на одном пикнике на их даче возле служебной «Волги» и спрашиваю лучшую напрямик: «Тасканое, со своей груди даешь? Видишь, что втюрилась я?» А Алеська, тоже парная, под шампанью, отвечает:

– Зачем мне, Альбинушка, два. Видишь, с молодежным шустрилой сошлась. Это тебе с чистого сердца от меня сюрпрайз… Брюссель, Париж, Рим, далее везде. Не смотри, что чуть штопанный, зато нежный

И жмурится. А солдатик-шофер, что на пикнике в «Волге» сидел, со страха, что лишнее слышит, прямо в сиденье втерся, весь белый. А мне что! Я к дипломату подошла, за руку цап! Идем, говорю, милый, на антресоль. Буду тебе давать представление «под куполом цирка». Будто под розовым парусом в бескрайней регате. И, слышишь, слесарь, я такого нежного больше в жизни и не встретила. Все битюги, уроды и импотенты. А потому что дипломат. Весь в этикете вымученный, как в винном соусе.

– Ну и где он?

– Кто?

– Париж этот Лондон.

– Закурить есть? – спросила грубым голосом Альбинка.

– Не дымлю, зря добро переводить.

– Так ты тоже дипломат? – усмехнулась «адмиральская» дочь и вытрясла в рот капли из стопки. – Сдулся дипломат. Оказалось, назначили его в глубь африканских племен – Буркина Фасо, Бермудское Конго, где крокодилы от заразы сто прививок колют. Как он меня на коленях умолял в Африку эту, к бедуинам верблюжьим, как плакал по-французски и ругался испанским матом.

– Есть такой? – встрепенулся любознательный слесарь, а сам подумал: «Эта много знает».

– А ты думал, – подначила Альбинка неуча-дурака. – Только мы мастера. И Брюссель, и Монака эта – везде своя ругань, огни сияют, люди с пакетами из кабаков в супермаркеты прутся, из бутиков в офисы снуют. Везде жизнь. Где нас нет.

– Это ты зря, – возразил слесарь и пощупал карман, где у него была еще одна склянка, но не вынул.

– Я все зря, – закручинилась хозяйка, плеща в кружку чай. – Подсунула мне, лучшая подруга зовется. Вот и выскочила с горечи за этого. За газетную мышь. Думала, буду Главным редакторам модных журналов нос показывать. Теперь сижу дурой, с больной дочкой на руках… А через три года лучшая бывшая Алеська нарочно мне звонит и спрашивает: «Твой из Африки вернулся, в Амстердам навсегда посылают. Плачет, тебя хочет… видеть. Будешь встречаться?» А мне куда, у меня сосунок на руках. Я спрашиваю: «Где он плачет, у твоего плеча на раскладушке?» Она хохочет, заливается. Всегда была самая среди нас веселая… при такой папаше. Вот так.

– И чего ты хотела! – справедливо вставил слесарь. – Мордой, как ворона, надо сыр вовремя чуять.

– Ничего не хотела, – сникла рассказчица. – И не хочу ничего. Ни грязи проклятой, ни хлама всего этого, ни водки твоей сволочной, – и она нервно опрокинула ладонью стопку, так, что та брякнулась и покатилась с пасторальным звоном. – Хочу быть маленькой девочкой, у моря стоять, чтобы ветер и дождь и чтобы сзади меня мама плащом кутала и соленые капельки со лба ладонью опять смахнула…