— Ишь ты!.. — пробормотал себе под нос Франсуа. — Да вовсе не об Туанон они и толкуют!

За это рассуждение бедному Франсуа опять достался хороший удар по ногам, но Анжело тут же воскликнул:

— Господин Шатулье, я опишу вам приметы. Мы говорим о молодой девушке, лет восемнадцати, хорошенькой, стройненькой брюнетке, с прелестными черными глазами, в коротенькой юбочке, белой кофточке и с фуляровым платком на голове, о прелестном создании, способном вскружить голову всему свету. Это, что ли, Туанона?

— Туанон пятьдесят семь лет от роду, она рыжая и с усами, — сообщил Франсуа, заранее отодвинувшись от хозяина.

— О! В таком случае мы вовсе не о ней говорим.

— Это вы, верно, нашу Вишенку изволили видеть.

— Вишенку?.. Вот странное имя-то!.. А, господин Шатулье, у вас есть горничная, которую зовут Вишенка?

— Покажите же нам эту молодую девушку, которую наш товарищ так расхвалил нам.

Трактирщик постарался принять на себя насколько возможно важный вид: начал откашливаться, сморкаться, так что Альбертина не выдержала:

— Что он, воззвание, что ли, собирается нам прочесть?

Но господин Шатулье, понимая, что имеет дело с артистами, за обязанность себе поставляет присоединить к словам и жесты, и начинает следующий рассказ:

— Господа артисты и артистки… так как вы сами мне сказали, что вы все здесь артисты…

— Да, все, все…

— Более или менее, — шепчет Альбертина.

— Разумеется, все, что есть у меня в доме, к нашим услугам.

— И жена ваша тоже, господин Шатулье?

— Да замолчи что ли, Анжело, ты то и дело перебиваешь!..

— Что же касается до этой молодой девушки… до Вишенки, которую вот они встретили… то я вам должен сказать, что она точно наша служанка… но и не служанка, она точно живет с нами, но она нам не прислуга… Я не знаю, как объяснить вам это…

— Да, действительно, объяснение ваше не совсем ясно.

— Так, стало быть, тут есть какая-нибудь тайна?..

— А, так ваша Вишенка не на шутку героиня романа?

— Да рассказывайте уже, рассказывайте…

— Только в другой раз перцу меньше в соус кладите, — замечает Кюшо. — Положим, это придает вкус, нет спору, но нёбо-то вырывать, мне кажется, незачем?..

— Это, сударь, не я виноват, верно, Туанон чего-нибудь переложила.

— Да отстаньте с вашим соусом. Ну-с, рассказывайте нам историю молодой девушки…

— А матлот-то?.. — жалобно вопросил Кюшо.

— Потом! Потом!

— Успеешь, ведь торопиться некуда!.. Ну-с, господин трактирщик, мы слушаем.

— Ну-с, изволите видеть, тому назад лет пятнадцать… да, точно ровно пятнадцать лет и один месяц, теперь у нас июль, а это было в конце июня, я уже был женат, и мы содержали уже эту гостиницу… ну славы, известности такой еще у нас тогда не было… но ведь эдакие прочные репутации в один день не приобретаются… жена моя в то время не страдала еще подагрой…

— А у вашей жены подагра, господин Шатулье?

— Да, подагра, а ей только сорок лет!..

— В самом цвете лет! — со вздохом произносит госпожа Рамбур.

— О, да, сударыня!.. И какой цвет-то еще… и вдруг подагра!

— Мы требуем историю молодой девушки…

— Продолжаю, продолжаю… Франсуа, да ступай, что ли, принеси вина, ведь видишь, что бутылки пусты… Какого прикажете, господа? Такого же?

— Да, да.

— Только чтобы оно было получше, — замечает Кюшо.

— Итак, дело было в том, мы с женою сидели на лавочке, у ворот и ели вишни — в тот год на них был урожай… вдруг видим, к нам подходит какая-то женщина и ведет за руку маленькую девочку. Женщина похожа была на кормилицу и одета была как деревенские жители, но это был не наш местный национальным костюм, а скорее что-то похожее на костюм жителей южных провинций. Девочка, которой от роду могло быть года два, была премило одета, одним словом, все в них доказывало, что они люди зажиточные. Женщина, как теперь вижу, низенькая, толстенькая и краснощекая, несла под мышкой узелок. Подойдя к нам, она была вся в поту и, вытирая лицо, проговорила:

— Мы с тобой здесь подождем дилижанса, едущего в Париж, и возьмем себе в нем место.

— А вы издалека да еще и пешком с этим ребенком? — спросила ее жена.

Она отвечала нам, что она действительно издалека, но что пришли они не пешком, что до Немура она доехала с одним торговцем шелковыми материями, предложившим ей место в своем экипаже, что этот купец ссадил ее в Немуре и отправился далее, потому что путь ему не лежал в Париж, куда отправлялась она, но что ей сказали, что она найдет множество удобных случаев закончить предпринятое путешествие. Впрочем, ей было совершенно все равно, прождать лишний день или два, потому что она не очень торопится…

— Франсуа, откупоривай же бутылку… Покуда женщина рассказывала нам все это, бедная девочка бросилась на корзинку с вишнями, которую держала моя жена, и принялась есть их целыми горстями, с удовольствием, доходившим до жадности.

— Пусть себе ест, сколько хочет, не мешайте ей, — заметила нам женщина, — она обожает вишни, и к тому же они вовсе не вредны. — И, говоря это, женщина сама горстями хватала вишни из корзины и глотала их целиком, вместе с косточками.

Между тем она заказала мне обед. Покуда я занялся обедом, жена моя, оставшаяся в зале с путешественницей и девочкой, продолжавшей есть вишни, спросила у кормилицы, мать ли она ей приходится. Женщина отвечала, что нет, что она только ее кормилица и что она именно везет ее к отцу, что отец девочки — человек богатый, хотел нанять в окрестностях Парижа домик и поместить ее там с девочкой, для того чтобы иметь возможность как можно чаще навещать ее. К несчастию, разговор на этом закончился, потому что в эту минуту я подал обед, и путешественница села за стол вместе с девочкой. Аппетит у этой женщины был хороший, и она ела много. Ей понравилась моя кухня, что, впрочем, вовсе не удивительно. Девочка кушала меньше и скоро встала из-за стола, чтобы пойти играть во дворе. Женщина долго ела… Сами посудите, ведь нельзя же было мне сказать ей вдруг: «Берегитесь, сударыня, так много кушать нездорово»?.. Ведь всякий человек сам должен знать, сколько может влезть в него. Когда обед был совершенно окончен, то путешественница сказала моей жене:

— Я прилягу на минутку отдохнуть. Приглядите, пожалуйста, за моей девочкой, и если в случае проедет мимо какой-нибудь дилижанс по дороге в Париж, то разбудите меня, я тотчас же вскочу, я раздеваться даже не буду.

Так все это и исполнилось. Жена моя проводила ее в особую комнату, где была приготовлена кровать с хорошей постелью, на которую путешественница бросилась со словами:

— Как же я славно засну… приглядите без меня за моей девочкой.