— Штабс-капитан, к вам пришли. Можете пройти к выходу в парк?

Пришли? К нему? Кто мог разыскать его здесь, в Москве, в госпитале?

— Кто пришел, сестрица?

— Какой-то молодой человек. Пойдете сами или помочь? Может быть, привести сюда? — она вопросительно смотрела на него, ожидая ответа.

— Сам, сам… — заторопился он. Сел, нашаривая костыли, досадливо отставил один, взял палку. — Нет-нет, я сам…

У лестницы в парк прохаживался, нервно теребя в руках мягкую шляпу, длинноволосый худощавый молодой человек в строгом темном костюме. Кузен?

— Толя?! Черников Толя!

Заторопился навстречу троюродному брату, громко стуча по кафелю пола костылем. Заметив, как болезненно-жалостливо дернулось тонкое лицо кузена при взгляде на его костыли, пошел тише. А Толя уже спешил навстречу. Обнялись.

— Андрюша, тебе бы присесть… Пойдем, тут рядом лавочка. Тебе не тяжело?

— Как ты меня нашел? Я же всех вас давно потерял из виду.

— Случайно, я ведь теперь живу и работаю в Москве. Пишу. Печатаюсь, правда, нечасто… — Толя помог Воронцову сесть, опустился рядом на садовую скамью, положил шляпу. — Знакомые газетчики помогли… А ты как? Врачи говорят, что теперь уже молодцом.

— Да… — горько усмехнулся Воронцов. — С этой штукой мне на всю жизнь не расстаться, — он постукал палкой по земле. — Отвоевал я, Толя.

Помолчали. Воронцов боялся слов соболезнования, фальшивых ободрений, неискренних предложений помощи — он знал, что семья Черниковых небогата, почти бедна. Скосив глаза, увидел замахрившиеся, застиранные манжеты Толиной сорочки с мягким отложным воротником, напряженно сцепленные тонкие пальцы, подрагивающую синюю жилку на тыльной стороне ладони. Ему тоже нелегко, наверное. Они никогда не были особенно близки, ни в детстве, ни в юности, но вот разыскал, пришел навестить. Слава богу, кузен вроде и не собирается ничего такого говорить. Просто узнал, что Воронцов здесь, и зашел. И все.

— Меня еще не скоро выпишут, — чтобы нарушить неловкое молчание, сказал Воронцов. — Ты заходи еще. Я буду рад тебя видеть.

— Приеду — зайду. Может быть, переберешься после госпиталя к нам?

— Ты уезжаешь? Куда, если не секрет? — словно не слыша его предложения, спросил Андрей.

— В Петроград, по издательским делам. Поеду, как важный сановник, в первом классе. Правда, за счет издательства, — он улыбнулся.

— Надолго?

— Думаю, нет. А впрочем, не знаю. Как пойдут дела. Так что же ты решил?

— Ты о чем?

— О переезде к нам… — Толя покраснел.

«Все такой же, — с неожиданной нежностью подумал о нем Воронцов. — За всех болеет и первым стыдится за других. Наверное, каждый из нас что-то очень важное для себя теряет, не имея в юности такого товарища. А я вот мог иметь и… не имел, но сейчас уже поздно! Слишком многое между нами. Хотя бы фронт. Не надо, чтобы он мучился из-за меня, не надо…»

— Мне стоит учиться жить самому. Заново, — медленно сказал он. — А ты, как вернешься, заходи, мы поговорим. Ну, извини, мне пора на перевязку. Рад был тебя увидеть. Слово чести, рад!

Уже поднявшись по ступеням, ведущим из парка в госпитальные коридоры, Воронцов оглянулся.

Толя Черников стоял в низу лестницы, глядя ему вслед, все так же нервно теребя в руках свою мягкую широкополую шляпу.

Воронцов стиснул зубы и застучал костылем по разноцветным плиткам пола…

* * *

Россия изготовилась сдвинуться с места. Где-то на запасных путях уже стояли длинной чередой теплушки — холодные, дощатые, щелястые; где-то уже готовились новые колесные пары, ремонтировались разбитые паровозы, латались старые вагоны — словно в предчувствии будущих перемен, когда люди, поднятые с насиженных мест, неудержимой лавиной хлынут на железные дороги, с ревом и плачем беря поезда, облепляя их массой копошащихся, увешанных мешками тел, пристраиваясь даже на крышах в одном желании — ехать!

А вдоль и поперек железных дорог, намертво перекрыв их, пройдут фронты, поскачут конные, размахивая острыми клинками и стреляя друг в друга. Одни — желая вернуть все старое, отжившее свой век на этой многострадальной Русской земле, другие — с верой в светлое будущее, в справедливость, в мировую Революцию, несущую освобождение трудящимся всей земли…

Но пока, как чахоточный румянец на щеках обреченного на смерть самодержавия, сияли желтым лаком и зеркальными стеклами вагоны первого класса, следом за ними стояли темно-синие второго и совсем простые, зелененькие — третьего. Начищенные поручни, отутюженная форма услужливых проводников; радужно, двуцветно блестят в свете фонарей «миксты» — желто-зеленые вагоны смешанной классности…

Алексей Фадеевич Невроцкий пришел на вокзал за десять минут до отправления. Предъявив пожилому проводнику билет, прошел в купе, отказавшись от предложения поднести вещи. Да и что подносить, если вещей-то — один небольшой саквояж темно-коричневой кожи, похожий на докторский.

Соседом по купе оказался худощавый молодой человек, на вид скромный, из хорошей семьи.

Невроцкий поставил саквояж, положил на полку шляпу, сел:

— Будем знакомиться? Невроцкий Алексей Фадеевич.

— Черников Анатолий Николаевич. — Щеки молодого человека покрылись легким румянцем.

«Стеснительный», — равнодушно отметил Невроцкий.

Быстро и внимательно осмотрев попутчика, определил, что тот либо художник, либо литератор: на это у Невроцкого глаз был «набит». Багажа мало: значит, в Питер ненадолго. В том, что его попутчик москвич, у Невроцкого сомнения не было — отсутствовала в том некая чопорная холодность, столь свойственная истым петербуржцам.

Прозвонил вокзальный колокол, свистнул паровоз, лязгнули сцепы, и мимо окна тихо поплыли перрон с провожающими, желтые фонари, усталые носильщики, спешащие к другому поезду, группа весело смеющихся молодых офицеров в новенькой, еще не обмятой форме, городовой с огромными усами, тупо глядящий на проходившие к выходной стреле вагоны.

Неожиданно дверь их купе раскрылась. Держась за косяк пухлой рукой, в дверном проеме стоял затянутый в модный синий костюм — «тайер» — мужчина средних лет.

— Господа, не откажите… — он перевел взгляд пьяно поблескивавших глаз с Черникова на одетого в темную тройку, с солидной золотой цепью на жилете, Невроцкого. — Не откажите составить компанию. Есть шустовский коньячок, а закусочка собрана в ресторане «Россия» на Петровских линиях. Прямо в корзиночке. Очень прошу не отказать, господа…

Невроцкий вопросительно посмотрел на Черникова. Тот в ответ смущенно улыбнулся и неопределенно пожал плечами.

— Пойдемте, Анатолий Николаевич, неудобно отказать попутчику. — Невроцкий решил все взять в свои руки: от этого телка пока дождешься. Купчик-то, видно, навеселе, да с деньгой. Может, потом его в картишки соблазнить?