Через две недели мне предстояло два выступления, запланированные заранее: одно — по соседству с нами, в Палм-Спрингс, и другое — в Анкоридже на Аляске. Я понял, что это мой шанс выбраться из той могилы, в которой я вот-вот сам похороню себя заживо. Кстати, с одним из моих друзей однажды произошло «нечто подобное». К тому моменту, когда я оказался рядом, он успел по самую шею увязнуть в своем «эксперименте». Не стану на этом останавливаться подробно, скажу только, что все, происходившее с ним в тот момент, могло напугать кого угодно. Теперь я задумался, не происходит ли нечто подобное сейчас и со мной. Легко все было списать на психическое расстройство, но на самом деле все было в точности до наоборот. В моем случае все не расстроилось, а как раз настроилось, наконец-то встав на свое место, и мне просто нелегко было адаптироваться к своему новому ритму.

Мне вдруг подумалось, что мои выступления могут оказаться прекрасным поводом попрактиковать «Дар» (я все больше начинал убеждаться, что именно так, с большой буквы) перед аудиторией. Все как один в нашей команде ополчились против этой идеи, но к тому времени я зашел слишком далеко, чтобы прислушиваться к их советам. Почему бы не выйти с этим к людям, представить им все это огромное, что сейчас изливается из моего ума? Покажи людям, на что они способны. Пусть они увидят те чудеса, что я могу творить. Вот так и получилось, что я отправился в плаванье, не зная ни курса, ни цели назначения.

Я регулярно выступаю перед аудиторией «Конференции Пророка», огромного собрания людей со всего мира, круг интересов которых — от силы молитвы до НЛО, и я был несказанно рад, что так кстати представилась возможность пообщаться со столь подготовленными людьми, да к тому же так близко от дома. Более-менее продолжительного путешествия мне просто не выдержать, и даже я понимал это. Моя головная боль к тому времени не покидала меня почти ни на минуту, и мне было даже страшно подумать, во что она может превратиться на высоте 35 000 футов в воздухе. Джоан даже сказала, что моя голова способна сама подорвать самолет, не хуже всякой взрывчатки, если пилот неосторожно сделает вираж или что-то в таком духе. Это, конечно, была шутка, но мне ее предостережение показалось вполне нешуточным. А вот Палм-Спрингс был всего в сорока пяти минутах езды от Джошуа-Три, и я не сомневался, что вытяну эту поездку. Аудитория в тысячу человек — идеальная возможность, чтобы «явить миру» то, на что я был способен.

К тому времени, когда я приехал, конференц-зал уже гудел, как растревоженный улей. В голове у меня продолжало пульсировать, да и физически я чувствовал себя не очень уверенно. Сказывалось то, что все это время я фактически не выходил из дома. Я даже представить не мог, что так непросто будет снова оказаться на людях. Походив по залу минуту-другую, присматриваясь к собравшимся, я старался держаться края толпы, чтобы не обращать на себя внимания раньше времени. Что-то очень крепко было не так со мной, и легкое посасывание под ложечкой лишний раз подтверждало это. Но искушение представить тот дар, что я получил от Марко, на всеобщее обозрение, было просто неодолимым. В моей голове еще мог звучать голос разума, и я время от времени даже мог различать его среди остального мысленного гула, но по большей части он звучал очень тихо, словно отзвук, забитый более сильными голосами. Они вздымались надо мной, словно отвесные океанские волны, которые вот-вот швырнут мое тело на дно морское. Я делал все, чтобы удержать эту силу, что рвалась из меня, но она была определенно сильнее.

Уступи… не сопротивляйся… сам стань свидетелем чуда психической силы. Почему ты пытаешься бороться? Ведь ты же знаешь, что это сильней тебя… Не слушай своих близких… Откуда им знать, на что это способно и на что ты способен? Когда их самих поведет судьба по их дороге, как она повела тебя, тогда они поймут, что это для тебя значит… а пока они не способны понять ни этого, ни тебя. Уйди от них… и ты сможешь поступать с этим по своему усмотрению. Придет время, и эта сила будет твоей.

Я наконец нашел свою комнату отдыха и повалился на кровать, надеясь, что отпустит боль, которая стала почти нестерпимой. Сегодня я не делал никаких экспериментов, рассчитывая восстановить силы для конференции, но ведь до этого я себя не жалел, так что, сколько бы я ни глотал аспирин, боль не отступала. На окнах закрыли жалюзи, выключили свет, но облегчения от этого все равно не было никакого. К несказанной своей радости, я задремал, и боль наконец-то отступила…

…Я один в доме, а все почему-то ушли. Я так ждал этого выступления в Сосалито, готовился к нему неделями, а все обернулось катастрофой. «Зачем я это сказал, — бормочу я, — зачем было упорствовать… до такой степени, что тебя все возненавидели?» Я с трудом вспоминаю, чем же я таким занимался, но все видится таким нечетким и неопределенным, что, кажется, уже и не так важно, что это могло быть. Важно то, что они ушли, а я стою один посреди гостиной своего дома и сам не знаю, зачем я здесь.

Обеденный стол накрыт, но на нем ничто не тронуто. Наверное, я сказал что-то совсем ужасное перед самым перерывом на обед, раз никто не захотел тут оставаться. Всё на столе, но никто ни к чему не прикасался. Я подхожу к столу, наливаю кофе в белый бумажный стаканчик, ищу взглядом сахар. Вот он, рядом с миской шпината, такого прекрасного в стеклянной чаше. На ее внутренних стенках еще блестят капельки влаги, значит, ее только что вытащили из холодильника. Миску поставили на стол буквально минуту назад, как раз перед тем, как я сказал или сделал что-то такое… такое, после чего они все просто ушли.

Я силюсь вспомнить, что же это могло быть, но напрасно. Беру сахарницу, сыплю тонкой струйкой в кофе сахар и ищу ложки. Вот они, спрятаны за пакетом с чипсами. Почему-то мне сразу становится очень тревожно. Ложки сложены в твердый пластиковый стакан, который не опрокинется на столе, но все ложки до одной согнуты и покручены до неузнаваемости. Невозможно разогнуть их обратно, и кофе помешать тоже нечем. Я беру карандаш, оказавшийся под рукой, вытираю его об штанину и опускаю в стаканчик. Размешиваю сахар, делаю глоток кофе. Вроде бы кофе нормальный… а все остальное почему-то нет…

Я обхожу комнаты в надежде найти кого-нибудь, хоть кого-нибудь, кто не покинул дом. Может, кто-то был в душевой в тот самый момент, когда разразилась гроза, и с таким же недоуменным взглядом, как и я, ходит сейчас по дому, ищет остальных. Он будет смотреть мне в глаза так, как будто я должен знать, что тут произошло. И кому, как не мне, знать это — но я не знал. И ему ничего не останется, как взять свою куртку и уйти вслед за остальными, решив, что это я виноват, во мне причина этого всеобщего исхода, в каком-то очередном из моих ужасных поступков. Ужасных, иначе почему бы в доме стояла такая кладбищенская тишина. Мне самому было страшно не то что шуметь, малейшим звуком обнаружить свое присутствие.

И тут я слышу, как кто-то спускается по ступеням со второго этажа. Чьи-то легкие шаги, совершенно — вдруг со страхом кажется мне — чужие. Так не ходит никто из жильцов этого дома. Я прячусь за дверью кухни, чтобы меня не заметили, и жду. Шаги медленные и размеренные — кто бы он ни был, он определенно никуда не торопится и уж точно не спешит прочь из дома. Он уже почти опустился до конца лестницы, когда я все-таки решился выглянуть из-за двери и посмотреть, кто это такой. Все, что я вижу, — чей-то затылок. Мальчишеская голова, она медленно поворачивается в мою сторону, и я вижу, кто это такой.