Кфир в очередной раз проклял свое рабское прошлое. Девять лет из прожитых девятнадцати ему не приходилось принимать решений, он только выполнял приказы своего хозяина – старшего центуриона Авла Луция. И, кажется, отучился думать…

Боковым зрением он заметил справа какое-то движение. Повернулся и в сгущающихся сумерках рассмотрел всадника, выехавшего из-за ближнего холма. Может быть, случайный путник чем-то поможет? Все-таки вдвоем веселей встречать наступающую ночь… Кфир остановился в ожидании, но всадник, приблизившись на несколько стадий[7], вдруг резко свернул и поскакал туда, откуда он шел – в сторону Гноца. Вечернюю тишину пустыни разорвал пронзительный свист – один, второй… Римские военачальники свистками отдавали команды солдатам, но кому может подавать сигналы одинокий путник в пустыне?

Вдруг сердце Кфира сжалось от ужасной догадки: его острые глаза рассмотрели черный плащ с капюшоном – так одевались слуги Иуды! Неужели его преследуют? Или одежда иудитов ему померещилась, а свист неправильно истолкован? Впрочем, любая ночная встреча не сулила молодому человеку ничего хорошего: на шее под рубашкой висел самодельный холщовый мешочек с золотыми и серебряными монетами, прихваченными в доме Марка… Хорошая добыча и для иудитов, и для разбойников, причем ни те, ни другие не оставят его в живых…

Тоска и страх холодной и скользкой змеей стали вползать в сердце юноши. Он ускорил шаг, потом побежал. Ночь быстро опускала на землю свое черное покрывало. Вот стало совсем темно, в бездонной пропасти неба зажглись мириады звезд, словно искусный декоратор золотыми гвоздями прибил к небосводу черный бархат.

Кфир запыхался и перешел на шаг. Черное бархатное покрывало могло оказаться спасительным: под ним нелегко найти человека… Тем более что может его никто и не ищет… Да, да, скорей всего он напугал сам себя без всяких оснований… Но тут же юноша вздрогнул: где-то недалеко раздался душераздирающий вой! Шакал? Одичавшая собака? Может, какая-то ночная птица?

Подул холодный ветер. По телу пробежали мурашки. Он даже не понял от чего: то ли от ночного холода, то ли от страха. Ночью в пустыне ветер дует редко – юноша помнил это еще с детских лет. Однако сейчас он разыгрался не на шутку: резкие свистящие порывы сбивали дыхание и швыряли в лицо колючий песок и мелкие острые камешки. Он набросил сагум на плечи, плотно запахнул под самое горло. Вроде бы стало теплее…

Но что это?! Краем глаза Кфир увидел, нет, скорее ощутил, как справа мимо него скользнула чья-то тень. Еще одна… Пронзительный вой повторился, на этот раз совсем близко. Страх сменился животным ужасом, вызвавшим оцепенение во всем теле.

И тут же обостренный слух различил вдали какие-то ритмичные звуки, в которых было что-то знакомое: каба-дых, каба-дых, каба-дых, каба-дых… Опустившись на четвереньки, он приложил ухо к остывшей земле. Точно – это топот копыт! Но всадники в ночной пустыне еще большая редкость, чем сильный ветер. Куда им скакать, не видя дороги и ориентиров? Какая необходимость гонит их сквозь непроглядную тьму? Разве что желание непременно поймать злейшего врага…

Реальная, осязаемая опасность вывела его из оцепенения, и он ускорил шаг, то и дело оглядываясь. Через некоторое время сзади в темноте появились какие-то блики, которые потом превратились в огни факелов. Теперь сомнений не оставалось: его преследовали!

Могущественный декоратор отдернул шторку на черном бархате, и небо, усыпанное россыпями звезд, обогатилось еще и огромной, полной, лишенной даже малейшей выщерблинки желтой луной. Призрачный голубоватый свет осветил окрестности, и Кфир, заметив в стороне какое-то небольшое строение, побежал к нему. Это была заброшенная саманная овчарня. Один угол обвалился, крыша из пальмовых веток просела. Внутри темнота – хоть глаз выколи. Оглянувшись на приближающиеся факелы, Кфир осторожно вошел в дверной проем без двери. Хоть какое-то укрытие, авось преследователи проскачут мимо…

Глаза постепенно привыкли к темноте. Сквозь обвалившийся угол проглядывало звездное небо и просачивался слабый призрачный свет идеально круглой луны. Под ногами мягко подавалось какое-то тряпье, хрустели ветки… Шаря по горам мусора посохом, чтобы спугнуть змей, он прошел к освещенному пятну и, опять пошерудив палкой, сел на пол, привалившись спиной к стене. Кфиру было холодно и страшно, и он с тоской подумал, что жаждущие крови иудиты скорей всего не проскочат мимо, а спешатся и начнут прочесывать местность, как делали римские солдаты при облавах. Такой метод почти всегда увенчивается успехом. А когда они его найдут, то убьют так же жестоко, как Яира… Сердце колотилось где-то под горлом, желудок сжало спазмом, стало тяжело дышать, тело бил нервный озноб…

* * *

Ночью кварталы бедноты в Ершалаиме погружены во тьму, которую не разгоняют даже факелы ночного дозора, потому что стражники сюда никогда не заглядывают. Случайно забредший и не знающий дороги путник вполне может сломать себе здесь ногу, а если не посчастливится нарваться на разбойников, то и лишиться жизни. Но никто посторонний не забредает на эти узкие кривые улочки, только тени местных лиходеев жмутся к хлипким заборам, когда пробираются к своим излюбленным потаенным углам. Впрочем, даже они стараются не приближаться к дому Мар-Самуила, расположенному ближе к Нижним Воротам. Ничего удивительного – и при ярком свете солнца это небольшое двухэтажное строение предпочитают обходить стороной. И сейчас это единственный дом, в котором светится окно на втором этаже.

Хозяин сидит за широким столом, освещенным масляными светильниками и заваленным всяким хламом. Чего тут только нет: кусочки костей, грубые деревянные фигурки людей и животных, кисточка из конского хвоста, ветка с засохшими листьями от ядовитого дерева анчар, магический шарик из венецианского стекла, человеческий череп… Справа таращит глаза-бусинки чучело совы, слева многозначительно склонил голову набитый соломой черный ворон, наверху распростерла крылья тушка летучей мыши, подвешенная к потолку на веревке, небольшой горкой лежат плоские тела высушенных лягушек. И живые лягушки присутствуют: две черных жабы беспокойно раздувают шеи в мелкоячеистой клетке…

Сморщенная рука достает одну из них, острый скальпель отсекает ей голову, черно-зеленая кровь тщательно, до последней капли, собирается в бронзовую чашку. Уже за одно это Мар-Самуил достоин побивания камнями: согласно Книге Левит, даже кровь агнца может быть использована лишь на жертвеннике Ершалаимского храма, во всех других случаях она является ритуально нечистой и любой контакт с ней категорически запрещен. А уж кровь мерзкой жабы есть неоспоримый признак колдовства!

Мар-Самуил окунает тщательно заточенное воронье перо в черно-зеленую жидкость и рисует какие-то тайные знаки на листе египетского папируса… Закорючки, кружочки и треугольнички с точками внутри выстраиваются в стройную линию, наряду со словами, выведенными арабской вязью, но это письмо не прочтет ни один мудрец: разобрать его смысл сможет только тот, кому оно адресовано. Костлявые холодные ладони сворачивают папирус в трубочку и кладут на небольшой поднос с кабалистическими знаками по окружности, где уже лежит отрезанная голова черной жабы. Бледные старческие губы неразборчиво шепчут какие-то странные слова, воздух в комнате будто густеет, время растягивается, а напряжение нарастает. Огонек смоченного оливковым маслом фитиля касается края письма, и оно с треском вспыхивает.