― Молодец, племянник. Поступок, достойный не мальчика, но мужа.

А потом еще три месяца каждую ночь к юному бойцу приходил старый раб с клинком в груди. Он ничего не говорил, ничего не делал, просто стоял и смотрел. И Олег не выдерживал, отворачивался от призрака, выкрикивал ругательства или начинал просить у старика прощения. Но, что бы ни творилось ночью, утро разгоняло морок, и кошмары казались лишь глупым сном, нелепой фантазией, смехотворной обманкой, не стоящей внимания полноправного гражданина Лакедемона. Днем и вовсе все забывалось, будто раба этого не было никогда на свете, на душе становилось спокойно, безоблачно... пока не наступала следующая ночь. И снова проклятый мертвец, пронзенный мечом, приходил и молчал, стоял и молчал... А однажды старик вдруг заговорил, без ужаса, без злости, без ярости:

― Я прощаю тебя и отпускаю. Мне здесь лучше.

После чего ушел и больше не возвращался. Олег на целых три года забыл о зарезанном, но вот сейчас — вспомнил.

«С тех пор я не убил ни одного человека. Пока что не убил...» — мрачно сказал про себя юноша.

Олег вдруг сообразил, что оказался напротив интерната, двухэтажного П-образного здания. Здесь, оторванный от матери, он провел долгих восемь лет в постоянных тренировках. Когда парню исполнилось пятнадцать, и он прошел обряд посвящения, его переселили в казарму для молодых бойцов. Еще через два года старейшины нашли ему жену — совсем еще юную, почти девчонку, Карину. Он вспомнил с какой гордостью переехал в свой дом, и считал, что стал совсем взрослым — ведь теперь он, наравне с остальными воинами, стал получать трудодни за дежурства и мог участвовать в разделе добычи, если бы отправился в поход. А останься Карина жива и родись ребенок здоровым, получал бы еще больше. Но увы. Душа жены теперь пересекает Дамбу Теней, и скоро память ее растворится в Море Погибели.

― Здорово, Олежка!

Олега взбесила эта уменьшительно-ласкательная форма, и он, сжав кулаки, резко повернулся, но увидел человека, которому прощалось многое, в том числе, и такая фамильярность: перед ним стоял лучший друг, высокий, атлетически сложенный парень, которому даже слегка крючковатый нос не портил правильные черты лица. Артур раскрыл ладонь.

― Привет, — буркнул Олег, отвечая на рукопожатие.

― Я тебя сегодня целый день не видел. А это непросто в нашей деревне. Смотри-ка уже солнце село, — он ткнул куда-то в небо. — Ты чё такой хмурый?

Олег без излишних подробностей рассказал о намерениях дяди, умолчав, впрочем, о содержании подслушанной части.

― Так это же круто, я и ты наследники! — воодушевился Артур. — Твой дядя и мой батя ведь не особо ладят, но мы-то другое дело, а? — подмигнув, он ткнул друга кулаком в плечо. — Прикинь, я и ты, без всяких этих сраных разборок. Нет, ты только прикинь, мы вдвоем весь Лакедемон на цырлах ходить заставим.

― Да... — без особой радости протянул Олег, — заставим...

― И насчет потомства не суетись, отделаешься завтра от всего этого дерьма, а через пару недель тебе старики новую бабу найдут, — Артур сощурился и тихо, со сладостью в голосе протянул: — Де-евственницу. Молоденькую, необъезженную...

― Да уж... — вяло согласился Олег, — необъезженную...

― Слушай, я не могу на тебя смотреть. Ты на себя не похож. Унылое убоище какое-то, а не воин, — Артур обнял товарища за плечи, встряхнул, отпустил и продолжал болтать. —А пойдем в пивную? Там еще не все места должны быть заняты. Нет, надо второй кабак открывать, а то одного на всех не хватает. Как стану царем, обязательно займусь этим вопросом...

― Ага... займись... — Олег посмотрел на друга, потом на здание интерната перекинул «Сайгу» с одного плеча на другое, сплюнул под ноги и с неожиданным для себя остервенением проговорил: —А вправду, пойдем нажремся! Только ствол в Арсенал сдам.

* * *

«Гараж», единственный кабак Лакедемона, располагался в большом сарае, который в прежние времена в самом деле служил сельским гаражом, поэтому в нем до сих пор висел слабый запах бензина, впрочем, порядком приглушенный ароматами еды. Побеленый потолок расчерчивали балки темного дерева, а стены были украшены шинами из начинающей крошиться резины, и номерами, снятыми с машин, которые давно где-то сгинули, проржавели в труху. Тонкие перегородки, отделявшие столы, дарили ощущение уютной изолированности, и, хотя не могли полностью заглушить разговоры соседей, по крайней мере, позволяли есть и пить без навязчивых взглядов в рот со стороны.

Друзья успели вовремя и заняли последний свободный столик.

― Где этот толстожопый крестьянин? — Артур вытянул шею, пытаясь найти взглядом хозяина пивной и громко позвал: — Гоги! Жирная свинья, ты где?

Из-за стойки бара, где символами былого великолепия красовался десяток давно пустующих бутылок, показалось лоснящееся толстощекое лицо.

― Гоги! — весело закричал Артур. — Упырь горбоносый, ты нас кормить собираешься или мы с голоду тут сдохнуть должны? Бухло тоже тащи! Что твой хилозадый служка? Где это чучело?

Лицо хозяина расплылось в неестественно широкой улыбке:

― Сейчас, все будет, Артурчик...

― Еще раз меня так назовешь, я тебе меч в задницу вставлю и три раза проверну.

― Прости, Артур, прости, дорогой, — Гоги стал улыбаться еще шире, хотя, казалось, что это уже невозможно. — Что ты хочешь? Похлебка свиная с кровью есть... Бражка сливовая есть...

― Эту байду сам жри, — Артур протестующе замахал руками, — я ее в интернате за восемь лет так наелся, что тебе и не снилось. А хрень твою радиактивную даже свиньи не пьют, я проверял. Что из еды у тебя есть?

― Артур, извини дорогой, но ты больше стапятидесяти трудодней должен, — хозяин пивной встал в полный рост и пожал пухлыми плечами. — Отдавать когда будешь?

― Я тебе их прощаю, крестьянин! — расхохотался молодчик.

Последняя фраза заставила посетителей, которые и так уже прислушивались к разговору, замереть, дожидаясь ответа хозяина пивной.

Гоги перестал улыбаться, прицокнул языком, недовольно покачал головой, потом снова прицокнул языком и, уже без прежнего напускного благодушия, произнес:

― Артур, дорогой, извини, но я твоему отцу все расскажу.

― Что!? Жлоб позорный! Всякую дешевку фуфлыжную мне и моему другу толкаешь, — царский наследник нахмурился. — Не смей! Отцу он расскажет! А знаешь, как отец тебя зовет? Лицо какой-то там тупой национальности!

Гоги хотел было возразить, но тут в перепалку вмешался Олег:

― Да ладно, у меня есть трудодни, я...

― Э... не-не-не... — запротестовал Артур. — Я тебя пригласил, значит, я и плачу.

Потом он растянул губы в улыбке, почти такой же широкой, как раньше хозяин пивной, и ласково, почти виновато, проговорил: