В конечном итоге следователи сочли доказанными побои и пытки семидесяти пяти человек, тридцать восемь из которых, в основном женщины, погибли. Отдельным сюжетом стало дело о покушении на жизнь дворянина – молодого офицера Николая Андреевича Тютчева (деда знаменитого поэта Ф. И. Тютчева), работавшего в комитете по межеванию. В 1760 году он занимался сверкой границ земельных владений Салтыковой, сделался ее любовником, однако позже предпочел жениться на другой молодой женщине, Пелагее Денисовне Панютиной. Разгневанная Салтыкова дважды посылала дворовых заложить самодельную бомбу под московский дом, где жили Тютчев с женой, однако исполнители робели и оба раза не исполнили приказ хозяйки. Узнав о предполагаемом отъезде бывшего любовника из Москвы, мстительница организовала засаду, но кто-то из дворовых предупредил жертву анонимным письмом. Тютчев написал официальное заявление и получил охрану. Следы подготовки этого несостоявшегося покушения Волков и Цицианов искали особенно тщательно, понимая, что в глазах судей оно может оказаться преступлением не менее весомым, чем истязание десятков крепостных. Следователям удалось собрать не только свидетельские показания, но и получить документы о приобретении Салтыковой пороха и серы. В результате «злоумышление на жизнь капитана Тютчева» станет отдельным пунктом обвинения.

В мае 1765 года, более чем через два с половиной года после начала, следствие было завершено, и дело передано в 6-й Департамент Правительствующего Сената (один из двух московских Департаментов).

«УКАЗ НАШЕМУ СЕНАТУ»

Трудно представить себе систему более несовершенную и запутанную, чем суд в Российской империи XVIII века, особенно до реформы Екатерины II. Во-первых, не существовало четкой системы судебных органов, что вызывало постоянные споры о подсудности конкретных дел определенному суду, которые могли тянуться годами. Во-вторых, юридическая квалификация большинства судей была чрезвычайно низкой, процветало взяточничество. В-третьих, суд опирался на формальную теорию доказательств, то есть функция суда при рассмотрении дела состояла не в оценке силы доказательств (это делал вместо него закон), а в том, чтобы убедиться в наличии строго определенного набора фактов. «Совершенными» (т. е. достаточными для вынесения приговора) доказательствами считались: а) признание подсудимого, полученное законным образом; б) письменные доказательства, признанные тем, против кого они направлены; в) согласные друг с другом показания двух надежных свидетелей, данные под присягой. При оценке показаний судья должен был ставить выше показания мужчины, чем показания женщины; духовного лица выше, чем светского; знатного – чем незнатного, ученого – чем необразованного. Показания некоторых лиц (например, клятвопреступников) не принимались во внимание. В случае если в деле отсутствовали «совершенные доказательства», обвиняемый оставался «в подозрении»: это означало, что разбирательство закончено, никакое наказание не назначено, при этом ни обвинительный, ни оправдательный приговор не вынесен.

Судопроизводство по уголовным делам велось при закрытых дверях, как правило, в отсутствие обвиняемого. Адвокатура как институт еще не существовала (за исключением Царства Польского, где она возникла во второй четверти XVIII века). Суд рассматривал «экстракт» из дела, подготовленный следствием; при желании судьи могли ознакомиться и с «полной версией», но прибегали к этой возможности нечасто. Нормы закона к рассматриваемым документам применялись механически; с учетом колоссальной путаницы в законах (особенно до того, как в 1832 году кодификаторская комиссия Сперанского собрала все разрозненные российские законы в единый свод) это открывало практически неограниченные возможности для судейских «вертеть дело» по своему усмотрению.

Чрезвычайно сложным и запутанным был также процесс прохождения дела по инстанциям, любая из которых могла неограниченное количество раз отменить решение нижестоящего суда и вернуть дело для повторного рассмотрения. Единой кассационной инстанцией, решения которой не подлежали бы отмене ни в коем случае, был только император.

Судьи знакомились с делом на протяжении трех лет. То, что оно было начато по инициативе императрицы, желание которой покарать преступницу было несомненным, а также то, что следователи выполнили свою работу на редкость добросовестно, предопределило решение: признать Салтыкову виновной «без снисхождения». Вынесение собственно приговора сенаторы оставили императрице. 2 (13) октября 1768 года, практически в шестую годовщину начала этого страшного дела, последовал Высочайший указ:

«Указ нашему Сенату. Рассмотрев поданный нам от Сената доклад о уголовных делах известной бесчеловечной вдовы Дарьи Николаевой дочери, нашли мы, что сей урод рода человеческого не мог воспричинствовать в столь разные времена и такого великого числа душегубства над своими собственными слугами обоего пола, одним первым движением ярости, свойственным развращенным сердцам, но надлежит полагать, хотя к горшему оскорблению человечества, что она, особливо пред многими другими убийцами в свете, имеет душу совершенно богоотступную и крайне мучительскую. Чего ради повелеваем нашему Сенату:

1) Лишить ее дворянского названия и запретить во всей нашей Империи, чтоб она ни от кого никогда, ни в каких судебных местах и ни по каким делам впредь, так как и ныне в сем нашем указе, именована не была названием рода ни отца своего, ни мужа.

2) Приказать в Москве, где она ныне под караулом содержится, в нарочно к тому назначенный и во всем городе обнародованный день, вывести ее на первую площадь и, поставя на эшафот, прочесть пред всем народом заключенную над нею в Юстиц-коллегии сентенцию, с исключением из оной, как выше сказано, родов ее мужа и отца, с присовокуплением к тому сего нашего указа, а потом приковать ее стоячую на том же эшафоте к столбу и прицепить на шею лист с надписью большими словами: «Мучительница и душегубица».

3) Когда она выстоит целый час на сем поносительном зрелище, то чтоб лишить злую ее душу в сей жизни всякого человеческого сообщества, а от крови человеческой смердящее ее тело предать Промыслу Творца всех тварей, заключа в железы, отвести оттуда ее в один из женских монастырей, находящийся в Белом или Земляном городе, и там, подле которой ни есть церкви, посадить в нарочно сделанную подземельную тюрьму, в которой по смерть ее содержать таким образом, чтобы она ни откуда в ней света не имела. Пищу ей обыкновенную старческую подавать туда со свечою, которую опять у ней гасить, как скоро она наестся, а из сего заключения выводить ее во время каждого церковного служения в такое место, откуда бы она могла оное слышать, не входя в церковь.

Для исполнения сего нашего указа Сенат имеет учинить от себя все надлежащие к тому распоряжения. Имения оставить за ее несчастными детьми, а с людьми ее, приличившимися в сем деле, и в прочем во всем поступить и исполнить так, как в вышеупомянутом возвращаемом при сем сенатском докладе нам представлено. Подписано собственноручно: Екатерина»