Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А где же фигуры?
Платон порылся в горке вещей и выудил два ящичка прямоугольной формы из слоновой кости, пожелтевшей от старости. Внутри ящики оказались обиты кожей, а в выемках в два ряда лежали фигуры для этой старой игры. Фигурки имели прекрасное внешнее состояние: никаких заметных на первый взгляд царапин и сколов. Все было мастерски выточено из белого и черного мрамора. Складывалось ощущение, что фигурки могут ожить и начать перемещаться без посторонней помощи.
– Хорошо сохранившийся экземпляр, – заключил я после пары геохронологических экспресс исследований, которые я мог себе позволить с моим чемоданчиком. – На вскидку доске лет сто шестьдесят, сто семьдесят. Фигуркам столько же, что повышает цену всего комплекта. Думаю, сто пятьдесят тысяч единиц мы выручим за них.
– Отлично, – улыбнулся Платон. – Вы умеете играть в шахматы?
– Нет, эта игра сейчас совсем не популярна.
– Зато когда-то в нее играли все, – вздохнул Платон.
– Не переживайте. Мы просто родились не в то время. Что следующее?
Передо мной появились три массивные книги. Переплеты еле удерживали ветхие желтые страницы вместе. Я с трепетом переворачивал их одну за другой.
– Платон, я не силен в лингвистике, но кажется книги написаны на русском языке. Я узнаю эти буквы. Й и ё. Что это за произведения?
– Война и мир.
Мое сердце забилось чаще от волнения. Ведь я держал в руках чудом сохранившиеся экземпляры русской литературы девятнадцатого века. Медленно, очень медленно я раскрывал каждую из книг и любовался печатными буквами на выцветшей бумаге.
– Не может быть, – выдохнул я. – Как же вы смогли сохранить это сокровище?
– Книги напечатали в начале двадцатого века в Москве, – ответил мне Платон, поджигая новую сигару. – Их я держал в герметичных ящиках с постоянной влажностью. То есть им нельзя находиться на открытом воздухе долго. Слишком чувствительная бумага. Столько времени прошло.
– Все равно, целых три века эти книги продержались, не попадаясь на глаза цензорам и ликвидаторам в смутное для всей литературы время!
Я с восхищением гладил рукой страницы второго тома, будто даже через перчатки ощущая шершавую поверхность бумаги и великую историю, что она рассказывала.
– Эта вещь бесценна. Вы уверены, что хотите продать книги и все остальное? – протягивая тома обратно Платону, спросил я. – Ваша жена не против продажи?
Платон слегка усмехнулся. Это выглядело забавно, принимая во внимание его габариты. В свете кухонной лампы мне показалось, что он к тому же и покраснел.
– Она против. А я… Знаете, когда долго живешь на свете, обычно скапливается столько вещей, что они заполняют не только комнаты, чердаки и кладовки, но и все уголки души. После этого с ними тяжелее оставаться, потому как они оседают глубоко внутри, связывая настоящее и прошлое. Но приходит время, и все это надоедает: все истории пережиты сотни, если не тысячи раз, воспоминания только увеличивают груз на сердце. Поэтому я и решил расстаться с кое-какими вещами своей коллекции путеводителей по прошлому. Розе это не нравится, но она ведь женщина. Женщины более восприимчивы ко всем этим сентиментальностям.
– Вы говорите мне все это так, будто вы глубокий старик.
– Как знать, – прошептал Платон.
Несколько часов мы описывали вещи и подсчитывали их приблизительную стоимость на рынке. У Платона в руках сосредоточилась поистине богатая коллекция. Тут имелся и граммофон, и пластинки к нему, и старинные выпуски разных журналов. Нашлась пара дневников Котельникова – выдающегося актера театра, умершего уже шестьдесят с хвостиком лет назад. Шкатулки, украшения – все попадало в мой список, где я ставил особые пометки для каждого изделия: возраст, наличие дефектов, ценность для покупателей. Все беспощадно мной оценивалось. Я проводил небольшие исследования, чтобы установить подлинность и возраст предметов, подолгу их рассматривал в микроскоп и увеличительные линзы. Тщательно осматривал каждый миллиметр. Все это время Платон спокойно сидел напротив меня. Его взгляд то блуждал по кухне, то застывал на окне, за которым бесились силы природы, то осматривал уже оцененные вещи. Клиент он был что надо: терпеливый и уважающий чужой труд.
Когда мы закончили с тем, что Пен принес на кухню, Платон предложил осмотреть дом, на что я с радостью согласился, ведь прилично отсидел пятую точку своего рыхлого тела.
Особняк поразил меня еще больше тем, на сколько строго в его стенах был выдержан один и тот же стиль. Он был официален, но в то же время источал тепло домашнего уюта, который до появления Розы я не замечал: мощные потолки, паркет, узором лежащий под ногами, антикварная мебель, которую уже нигде не встретишь, разве что в музеях быта, занавески на окнах. В гостиной и комнатах стояли камины, не те декоративные камины, что согревают собой разве что душу. Нет. Стояли настоящие, массивные камины, согревающие теплом весь дом. В их утробах лежали недогоревшие головешки. В комнатах располагались широкие кровати, вместительные шкафы. Даже ванные комнаты состояли из просторных и глубоких ванн с отдельными душевыми кабинками. Все это производило просто обескураживающее впечатление на человека, всю свою жизнь прожившего в городе, среди безликих небоскребов, не имевших окон.
– Платон, – не удержался я, – а сколько лет этому особняку?
– Уже четыреста лет с лишним. Правда, его много раз приводили в сносное состояние, но это не отменяет его преклонного возраста.
Мои глаза чуть не выкатились из орбит.
– Четыреста? Я максимум дал бы лет сто! Так и не скажешь, что этот дом претерпел какие-либо изменения и перестройки!
– Это так. Пара капитальных ремонтов, небольшие переделки внутри и снаружи.
Он снова потряс меня. Но дело требовало продолжения. Мы проследовали в библиотеку, занимавшую одну треть первого этажа огромного дома. Платон решил продать еще несколько книг, с чем я не стал спорить. По пути на кухню, мы набрели на две отличные репродукции: «Постоянство памяти» Дали и «Пруд с кувшинками» Моне. Платон великодушно позволил мне их забрать на аукцион. А в одной из комнат висел оригинал, как меня заверял хозяин, картины Марка Ротко – «Оранжевое, красное, желтое». Краску и холст потрепало время, но это лишь увеличивало стоимость.
– Сколько же лет вы собирали все эти богатства под своей крышей? – удивился я, заполняя документы.
Платон задумался и погрузился в воспоминания. На его пожилом лице проступили морщины, тут же состарившие его лет на двадцать. Нос увеличился в размерах и очки сдавили собой ноздри.
– Всю свою жизнь, – протянул хозяин особняка.
– Вы верно довольно богаты, раз смогли себе позволить такие сокровища. Но это в принципе не мое дело. А вот мое
