Мне показалось, что мой ответ принес ему некоторое облегчение. Я решила сказать заранее приготовленную фразу.

— Видишь ли, папа, этим летом мне исполнится семнадцать лет… — начала я импровизировать, но увидела, как он нетерпеливо посмотрел на свои наручные часы и, как обычно, не дал мне закончить фразу.

— Во-первых, если хочешь попросить денег, то у меня денег нет, я не знаю, куда они у тебя деваются. Во-вторых, если хочешь поехать в Англию, чтобы совершенствовать английский, то эта идея мне нравится, но ты поедешь туда вместе с сестрой. Так будет спокойнее. В-третьих, если ты не сможешь успешно завершить учебу, то останешься в Мадриде, мне очень жаль. В-четвертых, если хочешь получить водительские права, то я куплю машину, когда тебе исполнится восемнадцать, а пока поездишь с мамой. В-пятых, если ты вступила в коммунистическую партию, то ты автоматически лишаешься наследства. В-шестых, если ты хочешь выйти замуж, то я тебе не разрешаю, ты еще слишком маленькая и глупая. В-седьмых, если ты все равно решишь выйти замуж, будучи уверена, что встретила настоящую любовь, или в противном случае будешь готова покончить жизнь самоубийством, то, так и быть, я не буду возражать, если ты согласишься на два условия: ты не будешь делиться с ним своим имуществом и его не будут звать Фернандо. — Отец остановился, чтобы перевести дух. — Мне жаль, Малена, но я думаю, что ты торопишься, и он окажется пройдохой… В-восьмых, если ты будешь послушной девушкой, то я найду тебе достойного жениха, с которым вы будете жить в Мадриде. В-девятых, если ты хочешь гулять по ночам, то знай: после половины двенадцатого на улице остаются только шлюхи. И в-десятых, если ты хочешь принимать какие-то пилюли, не говори об этом матери. Итого, — он посмотрел на часы, — три минуты… Ну, в чем дело?

— Ни в чем из того, что ты сказал.

Отец постоянно думал о тех упреках, которые могла обрушить на его голову мать: «Ты такой мягкотелый, Хайме!» Мама знала, чем обычно заканчиваются наши с ним разговоры. Поэтому она устраивала допросы с пристрастием, в которых раскрывала отцовские промахи. Я поняла, что сегодня он торопится, а потому не будет приставать ко мне с ненужными расспросами.

— Хорошо, Малена. Так что ты хочешь?

— Я хочу, чтобы ты сохранил у себя один закрытый сундучок. При этом ты отдашь его мне тогда, когда я попрошу.

— Давай! — его рука нетерпеливо загребла воздух, но я не торопилась отдать ему ящичек.

— Там мои секретные вещи и мысленно добавила: «О которых я тебе не скажу».

— Что там внутри?

— Ничего интересного для тебя, папа! — быстро заговорила я, придумывая на ходу, что можно сказать. — Это вещи Фернандо, платок, который он подарил мне, конфетка в форме сердца, которую он прислал мне из Германии…

— Презерватив, который вы использовали в последнюю ночь…

— Папа!

Отец опять посмотрел на часы. Мне не понравилось то, что он сказал, тем более что говорил подобное часто и без всяких на то причин. Отец старался изображать либеральную терпимость, пытаясь, однако, каждый раз выведать у меня правду. Он постоянно пытался вызвать у меня чувство вины и найти несоответствие в моих словах.

— Хорошо, я сохраню твои вещи в этом шкафу, — наконец сказал он и указал на один из шкафов, которые стояли вдоль трех стен в кабинете. — А где ключ?

— Здесь, — ответила я, указывая на свою шею.

— Ты не хочешь неожиданностей, да?

В этот момент мы услышали звук хлопнувшей двери. Отец схватился за голову.

— Это не может быть твоя мать. Правда?

Это была, конечно, мама. Войдя в кабинет, она сказала «привет» прежде, чем папа успел закончить фразу.

— Не может быть, — сказал он, глядя на часы, — я думал, что ты придешь не раньше, чем через два часа…

— Привет, — повторила мама, обращаясь к нам обоим. — Малена! Что ты здесь делаешь?

— Я разговаривала с папой, — ответила я, но мои объяснения не были услышаны мамой, которая обошла стол и встала у отца за спиной.

— Закрой глаза, Хайме! — скомандовала она. — Я купила то, что тебе обязательно должно понравиться.

Мама смотрела перед собой, ее губы нервно подрагивали. Мне нравилось видеть ее такой, притом что в подобном состоянии она бывала редко. Мама достала пакет, в котором я увидела сероватый галстук, на нем был какой-то рисунок с полотен художников-кубистов. Галстук мне показался очень милым, но я поняла, что отцу он не понравится и он умрет от стыда, если выйдет в нем на улицу. Я упрямо продолжала стоять на месте, хотя чувствовала, что присутствую при весьма интимной сцене.

— Теперь можешь открыть глаза, — сказала мама.

Отец открыл пакет и потер руки.

— Рейна! Он замечательный… Мне нравится, спасибо.

При этих словах он приподнялся и поцеловал маму в подбородок. Она по-детски обрадовалась и, ничего не говоря, обняла папу. Я решила, что мне пора выйти и оставить их наедине, когда мама, только что целовавшая в губы своего мужа, опередила меня.

— Я пойду на кухню, приготовлю ужин…

Отцу пришлось отпустить маму, которая улыбнулась ему и, не говоря больше ни слова, вышла из кабинета. Так мы опять остались вдвоем с папой.

— Я тоже пойду. Мне нужно кое-что сказать маме.

— Это надолго?

— Что?

— То, что ты хочешь сказать маме.

— Я не знаю…

— Минут десять? — уточнил папа, протягивая руку к телефону.

— Да. Думаю, да.

Он начал набирать номер, затем взял галстук и сложил его в несколько раз. Отец, как и Магда, знал, что мог мне доверять. Теперь он рассматривал этикетку, пытаясь прочитать надпись, при этом издавал какие-то звуки, свидетельствующие об мыслительной работе.

* * *

Дедушка не прожил и двух месяцев со времени нашего последнего разговора. Согласно завещанию он оставил много денег в металлических монетах, которые уподобили наследство состоянию средневекового рыцаря. Дед назначил своим душеприказчиком дядю Томаса, который должен был обеспечивать связь меду братьями. Потом, видимо, для того чтобы не компрометировать меня, дедушка распорядился защищать три или четыре года после его смерти юную особу, ту, которой в момент безумия он подарил камень «Рейна», никогда не фигурировавший в списке семейных сокровищ. Этот камень и станет подтверждением его завещания.

Мой самый старший дядя, Педро, с какого-то момента ставший самым серьезным из всех, был очень удивлен.

— Мы могли бы этого ожидать… Старый вонючий хрен!

Инстинктивно я потянулась к цепочке на шее, чтобы исповедаться и рассказать всем правду. Но это не было необходимо, потому что мой дядя Томас, давний и загадочный друг моего отца, продолжал вести себя так, как будто совсем не замечал меня. Он собирался сказать кое-что еще, и это могло стать второй неожиданностью.