В то время как тоталитарный универсум, описанный Кафкой, находится в центре двух его романов, а в творчестве Жюля Верна сфокусировано на научных изобретениях, у По все обстоит совершенно иначе, и сцена каннибализма, хотя и производит жуткое впечатление, является всего лишь одним из множества эпизодов приключенческого романа.

В таком случае можно задаться вопросом, насколько легитимно рассматривать как предвидение единичный эпизод внутри целостного произведения, остальное содержание которого не носит провидческого характера, и не рискуем ли мы таким образом потерять из виду основную направленность романа в ущерб второстепенной детали, ставшей заметной исключительно по причине ее возможного совпадения с действительностью.

На этот вопрос существуют два ответа. Первый заключается в том, что нет никаких указаний, что эпизод с каннибализмом является единственным предостережением. Однако возможность узнать, не реализовались ли без нашего ведома какие-либо предостережения, необычайно мала, и мы не можем с точностью сказать, что сочинение раскрыло нам все свои предвидения, а потому, возможно, находка белого гиганта, увиденного Пимом и его товарищами в последних строках романа[41], нам еще предстоит.

Впрочем – а скорее это даже ключевой момент, – никто никогда не утверждал, в том числе среди сторонников самых невероятных гипотез, что сочинения-предчувствия были полностью посвящены описанию будущих событий. Попытка любой ценой выявить все виртуальные сообщения, содержащиеся в литературных текстах, может стать навязчивой идеей, рискующей отвратить умы от поиска истинных предвидений.

Таким образом, не подвергая сомнению провидческий характер литературы, следует выяснить, могут ли события случайные, не отражающие ни прошлого, ни настоящего, периодически вторгаться в реальные события, которыми вдохновляются создатели литературных произведений, и стоит ли учитывать эти случайности в нашем анализе, а также как они могут быть нам полезны.

Если прибавить к списку жертв, отнюдь не исчерпывающему, некоего Ричарда Паркера, который фигурировал среди жертв с «Фрэнсис Спайт» – корабля, потерпевшего крушение в 1846 году, и тогда тоже были отмечены факты каннибализма, – становится понятно, что семьи американских моряков, носящих фамилию Паркер, не раз подумают, прежде чем называть ребенка, и в случае, если они хотят, чтобы тот продолжил семейную профессию, благоразумно предпочтут дать ему более безопасное имя – Джеймс, Джон или Уильям.

«Поэт жив!» – радостно выкрикивала охваченная энтузиазмом толпа соотечественников выдающегося современного гаитянского поэта Франкетьена, когда в январе 2010 года всех облетела новость, что, хотя дом поэта и разрушен во время землетрясения, сам он остался жив.

Об этом всеобщем ликовании рассказал Дани Лаферьер, который вместе с другим романистом Лионелем Труйо и скульптором Лионелем Сент-Элуа пришел справиться о своем друге и, стоя перед разрушенными стенами его жилища, печально думал, что надежды больше нет. Но соседи, проживавшие окрест, быстро успокоили его: «Наш писатель цел и невредим!»[42]

На земле Гаити, где писателей немногим меньше, чем жителей, землетрясение, случившееся 12 января 2010 года и унесшее жизни сотен тысяч жертв, нашло свое отражение во многих художественных произведениях, и в частности в книгах Дани Лаферьера «Все сотрясается вокруг меня» и Яник Лаан «Разрывы».

Но среди всех сочинений, посвященных природной катастрофе на Гаити, особое место занимает пьеса Франкетьена «Меловиви, или Ловушка»[43], где с поистине удивительной силой описаны землетрясение и его драматические последствия для острова.

В начале пьесы мы встречаемся с двумя персонажами, названными просто А и Б, которые оказались «узниками, запертыми под обломками рухнувшего в результате стихийного бедствия дома, разграбленного и без выхода»[44]:

Пьеса построена вокруг немногословного диалога двух персонажей, которые, оказавшись запертыми в пространстве, откуда они не могут выбраться, в ходе более или менее абсурдного диалога представляют окружающий их апокалиптический универсум.

Хотя в тексте напрямую и не говорится, когда разразилась катастрофа, подробности которой в нем описаны, однако не остается никаких сомнений, что речь идет о землетрясении 12 января 2010 года, и любой житель Гаити это понимает, ибо ссылки на природное бедствие многочисленны и очевидны.

Действительно, речь, без сомнения, идет о городе, рухнувшем после подземного толчка в бездну и явившем нам целый ряд картин одна ужасней другой: «Нагромождение хлама, обломков, мусора и отбросов, скопившихся в городах, каналах, реках, грязных илистых устьях, впадающих в океанские воды, превратившиеся в вязкие болота»[47].

Урбанистический пейзаж, детали которого настолько реалистичны, что просто не могли быть придуманы, наглядно напоминает о разрушениях и опустошениях, вызванных губительной силой землетрясения:

А: Настоящая оргия злоключений. Гостиничные неприятности. Планета в разломе.

Б: Мы отплясываем на наших руинах. И вертим задом среди бездумного разгула.

А: Беззаботно топчемся в пьяном угаре, скачем по обломкам, по нечистотам, по нашим мерзостям и нашим отходам[48].

Местами кажется, что напоминание о катастрофе зримо заполняет собой все, даже речь, слова которой, словно рассыпавшийся в прах город, осыпаются, столкнувшись с тем невыразимым, что не может найти место в упорядоченном описании.

Драма заключается не только в разрушении города, в котором очевидно повинны силы земных недр, ее причина обозначена очень точно и даже названа самим поэтом: «Нет света! Никакого света! Чертовски темно! Дурацкие сумерки, сочащиеся через арматуру, разбитую бессовестными подземными толчками»[49].