Август и начало сентября Ирка по внутреннему ощущениюпровела неплохо, только вот обострилась прежняя ее болезнь –многочитательность. Или точнее: чтопопалочитательность. В запойном чтениипроходила большая часть дня. Читала она до одури, до физической тошноты,внутреннего опустошения и ряби в глазах. Нередко после книжки ей мерещилось,что автор попинал ее ногами, с чувством откашлялся, повернулся спиной иудалился, виляя сутулыми лопатками.

– Это оттого, что ты читаешь книги, чуждые тебе. Есличувствуешь, что с книгой что-то не так, фальшь, ложь, чужеродность – откладывай.И с фильмами то же самое! Не досматривай, если возникнет ощущение, что онкакой-то не такой! А то так сам себе нагадишь – трактором не уберешь. По себезнаю, – как-то по-дружески заявила ей Бэтла.

Она переехала жить на красную ветку, на Большую Черкизовскуюулицу, и заглядывала почти каждый день.

– Как же я могу не закончить книгу, когда я уже ее начала? –озадачилась Ирка.

Валькирия сонного копья улыбнулась.

– В том-то и проблема. Жадность губит фраера, аперфекционизм – вечную отличницу.

Любовь к чтению сближала Ирку с Матвеем. Правда, имелосьсущественное отличие. Ирка как идеалистка читала для того, чтобы честно житьпо-прочитанному. Багров же потреблял литературу скорее как грамотныйскладыватель буковок, с позиции: «Ну-с, чем вы меня еще порадуете?»

К тому же Ирка читала ежедневно, без пауз, а Матвей запойно.Он мог прочитать три книги за два дня, а потом не читать, допустим, месяц.Новую порцию впечатлений и мыслей он заглатывал жадно и не разбирая, каккрокодил добычу, после чего долго – несколько дней или недель – ее переваривал.

Недалеко от площадки стояли две девушки, связанные одними,честно разделенными наушниками. Одна все время повторяла «мой парень, мойпарень…», при этом отчаянно завираясь. Другая молчала и тихо завидовала.

«А парень-то знает, что он твой? Может, ему до сих пормерещится, что он свой собственный?» – рассеянно подумала Ирка.

Ей вспомнилось, как когда-то, такой же ранней осенью, они сБабаней поехали в парк на Таганке, где Ирка крутила колеса коляски и смотрелана листья, испытывая такое же внезапное, ничем не обусловленное счастье. Атеперь вот у нее есть и ноги, и копье света. Желать чего-то еще глупо – тримяча для большого тенниса в одной руке не удержишь. Пожалуй, даже лучше, когдак радости примешивается легкая печаль. Она предохраняет радость от того, чтобыта завалилась в дурацкое ржание.

Наконец врущая девушка перестала врать и изумленноуставилась на Зигю, который пытался нахлобучить на свою лысую голову ведро спеском.

– Спросить можно? Он тебе кто? – не удержавшись, спросилаона у Ирки.

– Ты о ком? – не поняла Ирка.

– Ну вот этот! – палец с длинным ногтем указал на Зигю.

– Мой парень! – сказала валькирия.

Сотрясая землю, к ним подошла плачущая собственность мракаинв. № 8775-913.

– Мамуль, у меня песок в глаза попал! – пожаловалась она.

* * *

Багров еще некоторое время потоптался в «Приюте валькирий»,толком не зная, чем ему заняться. Он скучал. Когда время течет слишкоммедленно, хочется выть на луну и подпрыгивать. Когда слишком быстро – поджиматьколени, хвататься руками за стены и тормозить. Эх, взять бы и раз и навсегдауяснить, что происходит именно то, что должно происходить!

К Ирке и Зиге Матвей не пошел, потому что гигант вчера утромткнул его пальцем в грудь и предупредил: «Ты жлой и противный! Ты вчера лукрезал, и мама Ира плакала! Я тебе голову отолву!»

Матвей не то чтобы испугался, но принял это к сведению. Ондавно понял, что у Зиги переносных смыслов не бывает.

Спустившись по канату, Багров отправился гулять. По аллеенавстречу ему прошли двое с новой коляской, в которой лежал новенький младенец.Родители ссорились, споря, кто будет везти коляску.

– Это я с тобой мучаюсь! – говорила юная мать.

– Нет, я с тобой! – отвечал юный отец.

– Я – больше!

– Ты??? Ты даже мучиться не умеешь!

– Я не умею??? Это ты не умеешь!

«Идеальная и счастливая пара! Прямо как мы с валькирией!» –подумал Багров.

Вскоре он набрел на свежеокрашенную скамейку, где сиделамаленькая девочка с упрямым ртом, у которой было полторы косички. Куда деласьеще половина косички, Матвей так и не понял. Возможно, ее отстрелил пулейзлобный король гномов.

– У тебя теперь юбка полосатая! – сказал Багров.

– Не полосатая! – возразила упрямая девочка.

Матвей увидел, что она сидит на объявлении «Осторожно!Окрашено!». Он потрогал скамейку пальцем и, убедившись, что она высохла, тожесел.

Некоторое время они молчали.

– А мама где? – спросил Багров, знавший, что все маленькиедети должны гулять в комплекте с родственниками.

Упрямая девочка обвела пальцем вокруг себя, из чего Матвейзаключил, что мама девочки или размазалась по всем Сокольникам, или бегает покруговой дорожке.

– А у тебя дети есть? – спросила девочка у Матвея.

– Нету.

Девочка удивилась.

– Нисколько нету?

– Нисколько.

– Ни одной даже штучки?

– Ни одной.

Некоторое время девочка осмысливала этот факт, но, видимо,так и не осмыслила. С ее точки зрения, Матвей был взрослый. А как это –взрослый и без детей?

– Мама говорит: у солдатов детей нет! Ты солдат, да? –спросила она.

– Получается, что солдат, – согласился Багров, мысленнопереводя ее из упрямых девочек в говорливые.

Девочка обрадовалась. Ей давно хотелось поговорить снастоящим солдатом.

– Ух ты! А враги договариваются, когда напасть? – выпалилаона.

– Ага. Они посылают парламентера спросить: на вас когданапасть – до обеда или после обеда? – улыбнулся Матвей, почему-то назойливовспоминая «Кондуит и Швамбранию».

– И что наши солдаты отвечают?

– Наши отвечают, что лучше после.

– А враги тогда назло им нападают до обеда! – догадаласьдевочка.