Саид глубоко вдохнул пронизанный солнцем воздух – и выдохнул обиду, гнев и усталость. Глаза почти соглашались различать облако серости. Свет пронизывал облако – и оно таяло. Ну и что, ну и пусть чешуйчатое светило медицины, знаменитое на три галактики, непрестанно прилагает усилия, сохраняя невозмутимость и отталкивая в дальний уголок сознания раздумья о предстоящем увеселении, обещанном ему.

Саид попробовал заткнуть уши, хотя это совсем уж глупо. Все равно внятно, что фальшивый звонок Бмыгу устроила зараза, которую вчера Сима обозвала мулаткой-шоколадкой, громко советуя активной поклоннице завернуться хоть в какую бумажку, чтоб не истаять целиком от мимолетного взора. Увы, звонок сработал: Бмыг улетел, Гюль умчалась следом. Вот кому хорошо! Телепает мужа и напрочь игнорирует остальной универсум. Без щитов, без усилий по концентрации или наоборот, релаксации.

– Я спокоен, как величавый павиан, – монотонно загундосил Саид, щурясь и из-под ресниц наблюдая Гава. – Здешние дуры – гнилые бананы, хорошо придумала Сима. Я сытый, не хочу жрать. Они висят на ветках высоко и мне на них лень глянуть, я сытый павиан… Тут уютно, привычно. Я дремлю. Даже если заразы дозреют и свалятся на мою больную шею, успею увернуться.

Гав чихнул от смеха и свернулся клубком, пряча морду в лапах. Значит, слушает. О павианах Сима подумала мельком, поймался лишь крошечный кусочек идеи. Но, вроде бы, именно такая глупость из клочка могла быть развернута. Саид зажмурился усерднее, не подглядывая за морфом. Стал дышать ровно и упражняться по-настоящему, добиваясь состояния зеркальной сферы – так в корпусе тэев называют погружение телепата в себя, дающее отдых. Сперва ушел поверхностный шум бытовых мыслишек. Затем заглохли деловые и рабочие потоки сознаний. Наконец, выцвели агрессивные «кричалки», прямо адресованные Саиду – великолепному и желанному. Сплошной сор. Шелуха. Еще немного усердия, и подлинная тишина воцарится под сводом черепа.

– Не могу так жить!

Сфера рассыпалась мириадами осколков. В голове, кажется, взорвали галактику. Гав завизжал от принятой на себя части боли. Саид подпрыгнул, саданулся макушкой о потолок и сразу метнул тело туда, где чужие мысли сделались смертоносны. Гав впился в плечо, пребольно – но хоть не отстал. Саид знал, что когда он берет «черный» сигнал, от него ох как многие отстают. Вон – дверь не успела и лежит в коридоре двумя обломками. Воздух тугой, вроде батута. Упругость копится, копится… но пока еще есть силы загонять себя глубже в бешеный бег. Говорят, тут окна небьющиеся, ярус-то из верхних, лететь до лужайки у пляжа далеко, облака обнимают гордую башню медиков.

Под пальцами окно ахнуло, разлетаясь вдребезги. Ногти скрипнули о подоконник, жилы прожгло болью – и они выдержали, улучшенные. Тело мотнуло наружу, Гав, успев стечь на ладонь, усиливая руку живой перчаткой с когтями. Зависнув на долю мгновения, Саид бросил себя вниз и вбок. Рывок, еще рывок. До «небесного сада» – того, что на вершине башни, отсюда ярусов сорок… Худшее началось там и ощущается потоком отчаяния много правее, окон эдак на полсотни. Ужасающе поздно думать, даже падать – и то поздно!

Чужое отчаяние пробило облака и стало зримо: тело плывет вниз возле самого фасада, все происходит медленно в нынешнем ходе личного времени. Совсем медленно, а только – попробуй достань. Хорошо хоть, вниз можно лететь беспрепятственно почти километр вдоль оптимистично-глянцевой цитадели оздоровления и окрасивливания.

Саид дотянулся до тела в семи ярусах от земли. Разбил еще одно небьющееся окно и затормозился. Сорвался, мысленно ругая себя и уважая Гава.

По силе выжигающей рассудок боли ясно, что связки на левой руке придется собирать из лохмотьев… Морф впился в плечи и надулся куполом. Верещит: трудно ему. Еще бы! Если бы козлогад выписал пациента, сейчас Саид падал бы в костюме пилота. А это – полная автономность по тяготению даже на куда более крупных и сложных планетах… Саид не успел додумать, извернулся, группируясь. Рухнул спиной в цветник, сберегая притиснутую к груди самоубийцу.

– Мр-ряу! – восхитился Гав-парашют, вынимая когти из шеи и боков. Он уже во всю складывался в кота, временно украшенного рыжиной восторга по кончикам ворсинок. Гав – азартный морф, скорость и точность контролируемого падения он одобрил.

– Жалей меня, – мысленно простонал Саид, ощущая во рту вкус крови и понимая, что ребра целы не все. – Плоскоспиние, бывает такая болезнь?

Захотелось хихикнуть. Увы, легкие не работают. На выдохе он браво пожаловался «аа-х», вдоха сделать не может. Но Симка бы точно уела плоскожопием, плоскоумием или еще чем внушительным.

В черепе тихо, как будто вселенная вымерла. Неужели сотрясение мозга? Вроде, так это описывал Игль и сетовал, что оно приключается редко. Нет, всего лишь болевой шок. Короткий при живучести в полсотни единиц. Уж возвращаются шорохи чужих сознаний. Громче, громче… Гора больничного корпуса наливается всеми оттенками непокоя, от паники и до ехидного злорадства. Как же! Попытка самоубийства на Багрифе, где жизнь почитают святыней.

У самого носа завис габарит, воссиял мигалками экстренной службы. Захотелось гордиться собой: автоматика не догнала шибанутого на всю голову телепата… Зато теперь усердно отдирает торопыгу от цветника и транспортирует в операционную. Минут двадцать уйдет на разделение человека и впрессованных в него экзотических растений. Еще пять мгновений, пожалуй, займет восстановление целости костей. Если до того природная живучесть их не срастит.

– Не могу ж.., – на сей раз ненормальная вслух сообщила вынесенный себе же приговор.

Хорошо хоть, договорить не смогла: Гав разобрал просьбу друга, соорудил из себя эластичный бинт дурехе на пол-лица. Вроде он улучшает снабжение окислителем и борется с шоком. Ага, и мешает кое-кому уничтожить свою жизнь окончательно. Большинство рас полагают самоубийство тяжким недугом. В том числе исключающим право на потомство или уход за таковым – тут есть варианты, их много и некоторые гадки до изумления.

Саид копался в справочнике и вздыхал, пока из спины извлекали спрессованный цветник. Девица лежала без сознания, придушенная бдительным морфом. Ее пока не трогали, сразу считав состояние как стабильное.

– Итак, – угрожающе начал пожилой врач с мордой очковой змеи и внедренным на уровне подсознания убеждением в святости жизни, – это было…

– Да, было, – перемогая боль, громко возмутился Саид, пока не стало поздно. – Какого черта?

– Черта… какая черта? – запутался ящер.

– Идиома, – более мирно пояснил Саид, истошно подмигивая очнувшейся девице. – Я говорил в прошлый раз, когда лечился здесь: перила ограждения в небесном саду низкие. Если, положим, некто с моим уровнем физического развития вздумает прыгать в длину, он может вылететь за край, не осознав угрозы. Я говорил! Вслух! Громко!

«Только молчи, – думал Саид для ошарашенной самоубийцы. – Только молчи! Одна ошибка, и змеелюды отправят тебя на пожизненную коррекцию. В вязкий питательный раствор, как овощ. Без права двигаться. Без права…»