1950-х годов, являлся пересказ передач «голосов» и их обсуждение. Иногда такого рода «социальный активизм» обрекался на уголовное преследование[92]. Слушатели нередко записывали иностранные радиопередачи, и эти записи оказывались составной частью «идеологического багажа советских инакомыслящих», а также – в случае их обнаружения – «подтверждением криминальной деятельности». Были также попытки обратной связи с радиостанциями. К этому следует добавить и письма «в защиту» иностранного радио, адресованные в советские инстанции[93]. Как заключает Тольц: «Приступив к глушению русскоязычных передач иностранного радио, СССР обрек себя на 40-летнюю разорительную «игру на поражение»[94]. Во-первых, глушение стоило гораздо дороже, чем вещание. Во-вторых, оно всегда могло оградить от западных «голосов» лишь часть территории. Подтверждением этому служит «Записка ЦК КПСС о заглушении иностранных радиостанций» от 6 августа 1958 года, написанная через пять лет после запуска радио в эфир: «Основным каналом проникновения в нашу страну враждебной идеологии и всевозможных слухов стало радиовещание империалистических государств, организуемое специально для населения СССР… Постановлением Совета Министров СССР от 19 апреля 1949 г. Министерству связи было поручено организовать заглушение радиостанций, ведущих антисоветское вещание… Несмотря на все усилия и миллиардные затраты, глушение не достигает цели. Враждебное радио прослушивается по всей стране… Прежде всего необходимо коренным образом улучшить наше радиовещание для населения СССР… Для укрепления технической базы советского радио важное значение может иметь передача ему мощных радиостанций, занятых глушением. Целесообразнее, чтобы эти станции вместо помех давали разнообразные программы… Л. Ильичев, А. Романов, Г. Казаков»[95].

Обратимся к каталогу «58/10. Надзорные производства Прокуратуры СССР по делам об антисоветской агитации и пропаганде. Март 1953–1991 гг.»[96], содержащему информацию, извлеченную из сохранившихся в Государственном архиве РФ материалов об антисоветских проявлениях, зафиксированных Прокуратурой СССР в результате деятельности Отдела по надзору за следствием в органах государственной безопасности в период хрущевско-брежневской эпохи. Среди «задокументированных властью проявлений крамолы»[97] в различных делах множество раз упоминаются слушание программ РС, их пересказ и распространение, распространение самиздата и его передача на РС, коммуникация с редакцией радио. Например, «слушала передачи, регулярно высказывала недовольство низким уровнем жизни, говорила об отсутствии продуктов в магазинах» (с. 62), «слушал и пересказывал передачи сослуживцам» (с. 66), «пересказывал передачи, говорил, что “зажимают демократию” и отказывался ходить на субботники» (с. 777).

В 1950–1960-х годах официальная пропаганда продолжает нагнетать представления о враждебности многочисленных соотечественников (эмигрантов, «врагов народа»). Но к этому времени постепенно начинает меняться самоощущение советских граждан, возникает все больше неформальных организаций, все активнее слушают «голоса». И хотя обычный советский гражданин вполне еще остается человеком с «массовым сознанием», одновременно он становится и субъектом самобытного существования, который хотел жить по собственному усмотрению. У все более значительного числа советских граждан обнаруживается «некоторая отстраненность, позволяющая оставаться самими собой»[98]. Чрезвычайно важно обратиться к проблеме самосознания русской творческой эмиграции, без понимания которой невозможно должным образом оценить значение РС в жизни эмигрантов и его вклад в русскую культуру.

Проблема самосознания русской творческой эмиграции (на примере Радио Свобода)

В 1925 году в анкете пражского журнала «Своими путями» Марина Цветаева писала: «Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови… Лирикам же, эпикам и сказочникам, самой природой творчества своего дальнозорким, лучше видеть Россию издалека – всю – от князя Игоря до Ленина, – чем кипящей в сомнительном и слепящем котле настоящего. Кроме того, писателю там лучше, где ему меньше всего мешают писать (дышать)». В этих строчках у Марины Цветаевой выражено общеэмигрантское сознание. Но кроме необходимости свободы самовыражения, эмиграции нужна была связь с родиной и отклик соотечественников.

Эмиграция из России в начале XX века, как следствие Первой мировой войны, революций, гражданской войны, представляла собой особое явление по масштабам и по разнородности состава[99].

Российской эмиграции первой волны было присуще противодействие процессам ассимиляции в инонациональной среде. На уровне «обыденного национального сознания» это проявлялось в стремлении эмигрантов создать за границей малую Россию со своим образом жизни и устоями, родным языком. На уровне «теоретического национального сознания» указанная тенденция выразилась в обращении писателей и философов к проблеме национальной идеи, «оказавшейся тем стержнем, который позволил культуре, созданной российской эмиграцией в 1920–1930-х годах, обрести статус культуры национальной»[100]. Они считали, что миссия русской эмиграции заключается «в передаче освобожденной от большевиков России высокого дореволюционного наследия»[101]. Исследователь русской эмиграции А.В. Прохоренко отмечает, что на Западе обострился интерес эмигрантов к своей родной культуре, «появилось стремление сохранить ее лучшие достижения, преумножить их и передать следующим поколениям»[102]. Для русских мыслителей-эмигрантов, оказавшихся в вынужденном изгнании, «особенно остро встал вопрос о сохранении своей культурной идентичности в инокультурном окружении»[103]. Тот факт, что писатели-эмигранты продолжали творить на родном языке, обусловлен в первую очередь национальным самосознанием.

На протяжении нескольких десятков лет РС, так же как и другие эмигрантские редакции, сохраняло русскую культуру. Эмиграция создала на Западе ряд газет и журналов, в задачи которых входило сохранение культурной идентичности, «сохранение русской культуры для того, чтобы вернуть ее в Россию, когда она освободится от большевиков»[104]. Эмигрантов объединяло чувство осознания себя в контексте русской культуры и русского языка. Многие авторы РС одновременно издавались и в «Новом Журнале»[105], вокруг которого в 1950-е годы была сосредоточена культурная жизнь русской эмиграции. (Журнал был основан в 1942 году писателями Марком Алдановым и Михаилом Цетлиным при участии Ивана Бунина.) «Духовное состояние общества требовало самосознания. Нужен был центр, некая интеллектуальная трибуна, чтобы можно было выразить себя и, таким образом, сформировать цельное общество. Эмигранты должны были осознать свое новое место, свою судьбу, а главное, как дальше быть и как выполнить главную задачу – сохранить свою национальную культуру внутри других национальных культур. Что делать? Как быть? Каким путями освободить Россию от большевиков, чтобы потом туда вернуться… (Такие надежды были до Второй мировой войны.) Русская культура – она литературоцентрична… Это культура, которая основана на “слове”. Поэтому толстый журнал – самосознание/самовыражение эмигрантов через литературу, через художественный текст. Например, в первом же номере “Нового Журнала” была заявлена основная концепция – Россия, Свобода, Эмиграция… Журнал был открыт абсолютно для всех, любая эстетика, кроме двух исключений – нацизм и коммунизм…»[106], – рассказывает главный редактор «Нового Журнала» Марина Адамович. Она продолжает: «Наш журнал никогда не был политическим, он всегда оставался интеллектуальным, то есть культурологическим изданием… И материалы носили более основательный характер… Россия и Советский Союз – два разных пространства. Для эмигрантов важно было их отделить, потому что в западном сознании (после победы над фашизмом) возникла некая иллюзия