– Нет, ну… а как иначе? – Я недоуменно развел руками. – Ведь однажды мне придется пролить чью-то кровь, чтобы мой отец от меня отвязался. И раз ты сам велел мне начинать с малого, значит, до убийства человека мы с тобой дойдем не сразу, так?

– Не забивайте пока себе голову этими вещами, юный сир, – посоветовал кригариец. – Сосредоточьтесь на тех упражнениях, которыми мы с вами занимаемся. Расправьтесь перво-наперво с этой тушей своим мечом, а потом я дам вам опробовать на ней другое оружие.

– У моего меча, между прочим, есть имя – Аспид! – с гордостью признался я.

– Да неужели? И что, ваш меч откликается, когда вы его зовете? – ухмыльнулся Баррелий.

– Э-э-э… нет, – вновь растерялся я. – Это же… меч. Он и не должен откликаться.

– Тогда я не пойму, зачем вы нарекли именем обычный кусок остро заточенной стали, юный сир.

– Как зачем? А разве у твоего оружия нет имени? Все великие воины называли свои мечи и прочее оружие красивыми именами. Которые становились потом столь же известны, как их хозяева! Геленкур Сокрушитель и его меч Кристобаль! Тандерия Сегемская и ее лук Пронзатель Камня! Святой Армарий и его посох Тысяча Смертей! Неужели ты никогда о них не слышал?

– Ну… у легендарных воинов свои причуды, – продолжая посмеиваться, ответил на это Пивной Бочонок. – А мы, кригарийцы, люди скучные и лишены всякого воображения. Когда я вижу свой меч, я вижу просто меч и ничего больше. И если он вдруг сломается так, что его нельзя будет починить, я выброшу его и заменю на новый. А ведь у меня есть не только меч, но куча другого железного барахла. И что же теперь, юный сир, вы прикажете мне обозвать по имени каждую мою железяку? Да с моей дырявой памятью я не запомню, как зовут и половину из них! А в тех именах, которые запомню, стану все время путаться, будто старый пьянчуга на допросе у инквизиции, хе-хе!.. Хотя, нет, вру: был у меня один меч с именем! Только владел я им недолго и вскоре продал за несколько цанов какому-то крестьянину. Это был один из тех дурацких мечей, что куются на островах Хойделанда из дешевого мягкого металла. Просто вышло так, что в те дни у меня не оказалось иного оружия, и я был вынужден пользоваться тем, что подвернулось под руку. Так вот, до сих пор помню имя, которое я дал той железяке, которой даже спину было несподручно чесать, а не то, что ею драться – Дерьморуб! Или не Дерьморуб, а Дерьмокол?… А впрочем, невелика разница – такими именами можно обозвать почти все оружие, что куется к северу от Эфима. Все, кроме, пожалуй, молотов – в тупом и тяжелом оружии тупые и громадные островитяне, надо отдать им должное, знают толк…

Как ни досадно это признавать, но первый мой бой с коровьей тушей завершился в ее пользу.

Стараясь не ударить в грязь лицом, я атаковал мертвую корову с таким усердием, что повредил запястье, когда Аспид внезапно ткнулся острием в кость. Выронив меч, я схватился за больную руку и заохал, успев оставить в «противнике» не больше десятка неглубоких дыр. Тем не менее на сей раз ван Бьер не стал надо мной потешаться. Осмотрев смехотворный результат моего ратного труда, затем – мое распухшее запястье, он покивал головой и изрек:

– Что ж, примите мои поздравления, юный сир, с первой полученной вами, боевой травмой! Не расстраивайтесь – это всего лишь растяжение, хотя могло быть и хуже. Никто не застрахован в бою от подобных мелких неприятностей: ни вы, ни я, ни даже гвардейцы, что охраняют сира гранд-канцлера.

– Даже ты? – усомнился я, продолжая морщиться и кряхтеть от боли.

– Совершенно верно, – подтвердил Баррелий. – Год назад я точно также потянул руку, и целых три дня не мог удержать в ней ничего тяжелее ложки.

– Ты повредил ее, пробивая врагу мечом доспехи?

– Не угадали, юный сир! Это случилось не в бою, а на привале во время похода, когда я колол дрова, а топор невзначай вывернулся у меня из вспотевшей ладони. Может, он и не вывернулся бы, не будь я слегка навеселе по случаю… Не помню уже, почему. Возможно, просто по случаю появления у меня дармового вина – на войне такие праздники выпадают нередко… Ну, если, конечно, ваша армия одерживает победу за победой, а не тогда, когда враг гонит ее и в хвост и в гриву.

– Колол дрова?! Скажешь тоже! – Мне было больно, но я все равно не удержался и прыснул от смеха. Возникший перед глазами, образ кригарийца, рубящего не чьи-то головы, а поленья, да еще спьяну, показался мне весьма забавным.

– О, вы бы удивились, юный сир, когда узнали, какой только работой мне ни доводилось заниматься в жизни! Или, полагаете, в монастыре кто-то другой варил за нас еду, ухаживал за скотиной и чистил отхожие места? Нет, это делали мы сами, по очереди, в свободное от богослужений время.

– Ты чистил сральники?! Фу! – Я брезгливо сморщил нос.

– А что тут такого? Чистить сортиры – тоже хорошая наука. Она избавила меня от многих иллюзий молодости и не давала забыть о том, как выглядит реальный мир за стенами нашего монастыря. Да и не самое грязное это занятие в жизни, как вам, небось, кажется. Есть множество вещей, занимаясь которыми можно испачкаться гораздо сильнее. Причем так, что уже нипочем от той грязи и вони не отмоешься.

– А мы… мы эту науку тоже будем проходить? – с опаской поинтересовался я.

– В нашем с вами деле, полагаю, можно обойтись без нее, – ответил Баррелий, и я облегченно выдохнул. Хвала Громовержцу, нашлось-таки хоть одно кригарийское испытание, до которого я еще не дорос и от которого мог с чистой совестью отказаться. – Кстати, сегодня мне помимо всего прочего тоже предстоит кое-какая работенка. Мясник одолжил мне эту тушу при условии, что я верну ему ее, разделанную на части. И кабы не ваша больная рука, мы непременно отработали бы с вами сегодня удары не только мечом, но и секирой. Ну да ладно, отложим их на потом, когда вы снова будете держать оружие двумя руками. А сейчас позвольте мне заняться вашим запястьем, пока оно не слишком опухло…

– Вы не будете возражать, юный сир, если я снова кое о чем вас расспрошу? – полюбопытствовал Пивной Бочонок, туго бинтуя мне пострадавшую руку. Несмотря на эту неприятность, наша тренировка была еще не закончена. Теперь мне предстояло воевать с говяжьей тушей левой рукой, рискуя в итоге повредить и ее. Не сказать, что я был от этого в восторге. Но на что только ни отважишься, дабы тебя не счел трусом кригариец.

– Ты же знаешь, Баррелий, что можешь спрашивать меня о чем угодно, – ответил я. Еще в первый день нашего знакомства я дал понять монаху, что с радостью готов общаться с ним на любые темы. Наоборот, я даже слегка обижался на него за то, что он редко заводит со мной разговоры, не касающиеся отрабатываемой им повинности. Мне очень хотелось считать его своим другом – да и какому бы мальчишке не хотелось дружить с настоящим кригарийцем? Но ван Бьер четко давал понять: он не намерен уделять моему воспитанию больше времени, чем того требовали наши ежедневные уроки. Вот почему я так ценил те моменты, когда нам удавалось поболтать о чем-то еще кроме науки кровопускания.