Теперь, возвращаясь к заботе отца обо мне. Помимо вышеперечисленных фактов, за которые при жизни и его самого (за глаза, конечно), и меня (теперь уже абсолютно открыто) считали маленько чокнутыми, в наличии имелось ещё одно совершенно дикое проявление, так сказать, отложенной заботы. Сейчас поясню.

Дело касается таинственного жениха. Лично у меня буквально глаза на лоб полезли, когда из причитаний Коры удалось сложить более-менее целостную картину. Суть в том, что меня в нежном возрасте, а именно в пять(!) лет обручили с сыном лучшего друга отца. Они, видите ли, таким образом решили отметить личное друг к другу замечательное отношение, скрепить ещё сильнее и без того крепкие товарищеские узы и дальновидно пристроить детей в хорошие семьи одинакового, простите, титульного достоинства.

Нет, наверное, подобное мракобесие для местных — нормальная традиция. Даже, скорее всего, сей шаг был действительно продиктован искренней родительской любовью и беспокойством за наши с этим неизвестным вьюношей судьбы… Но что теперь, позвольте спросить, с таким "богачеством" делать мне? Вот она, одна из прелестей судьбы средневековой женщины! В полный рост! Как разгребаться с нелепым обручением — ума не дам.

Но факт остаётся фактом — в шкатулке для документов лежит соглашение двух семей о нашей помолвке, более того… Как выясняется, большую часть приданного за меня уже давно передали в дом жениха! Но самое поганое даже не в этом. Тина стала предметом сплетен, насмешек и целью для едкой мачехиной критики, придирок и упрёков вследствие того, что перспективный кандидат в супруги где-то основательно заблудился.

6

Глава 6

Замок Хальдад, владение ридгона Мелькора.

Величественное сооружение из серого и красноватого камня, окружённое высокой стеной, застыло в клубах предрассветной дымки на острове в центре озера Беор. Впрочем, хозяева замка строили этот монументальный комплекс в столь живописном месте не ради того, чтобы иметь возможность любоваться красотами природы, а исключительно в стремлении превратить свой дом в неприступную крепость. И не прогадали. За всю историю своего существования Хальдад ни разу не был захвачен врагами.

К стенам его протянулся длинный мост. Само же родовое гнездо ридгона Мелькора состояло из двух частей: предзамка и дворца с последним убежищем на случай осады — квадратной башней-донжоном*.

В просторном первом внутреннем дворе разместились необходимые хозяйственные постройки. От жилой половины его отделял ров и второй подъёмный мост**.

В трёх углах защитной стены молчаливыми стражами высились круглые смотровые башни с глазами-бойницами.

Когда-то все эти надёжные, проверенные веками сооружения хранили жизни и покой членов многочисленных семей предков Мелькора. Теперь же стены замка берегли лишь их портреты и своего одинокого владельца. Слуги, окружавшие своего ридгона заботой и неотступным вниманием, не могли спасти того от тоски, поселившейся в этом доме и пожиравшей сердце его хозяина последние годы.

В большой рабочем кабинете, лениво разливая приглушённый жёлтый свет, тихо потрескивали немногочисленные свечи в позолоченных трёх рожковых канделябрах. С некоторых пор ридгон перестал любить яркое освещение и тогда же потерял сон. Сквозь стекло окна робко пробивались самые первые лучи просыпающегося солнца.

Вот один из них медленно пополз по идеально полированной поверхности тёмно-коричневого прямоугольника стола, затейливо украшенного искусной резьбой по бортику столешницы. Вот опасливо скользнул по расслабленной руке, выше, задержался на опущенном вниз усталом лице немолодого уже мужчины, вынуждая его поднять голову и обратить взор на чудо зарождавшегося утра.

Некогда смоляные, а нынче густо забеленные сединой волнистые волосы огладили широкие, горестно опущенные плечи. Ещё несколько минут карие глаза Мелькора слепо смотрели в окно, затем его рука потянулась к лежавшему на столе листу новомодной бумаги, дорогой, отливающей шелковистым блеском, скомкала недописанные строчки и отправила в угол, где уже валялось штук шесть подобных покалеченных страниц.

Вот уже два с лишним часа ридгон мучил перо, пытаясь в очередной раз подобрать слова, способные вернуть ему потерянного сына. Он не знал, находили его мальчика предыдущие письма, или нет. Как и не знал, доживёт, дождётся ли того дня, когда снова сможет обнять своё строптивое, но беззаветно любимое дитя.

Ссора. Глупая, нелепая ссора стала причиной того, что единственный наследник Мелькора хлопнул дверью и уехал поступать в легион, отправлявшийся в места приграничных стычек с Мархаратом.

— Ронан, сын… Когда же ты успел вырасти в такого же непокорного упрямца, как твой отец? — в тысячный, наверное, раз себе, небу, этому шкодливому солнечному лучу, танцующему за окном ветру он обращал свой безответный немой вопрос.

В тот злополучный день молодой и пожилой, похожие, как две капли воды, мужчины впервые не смогли договориться. Не нашли в себе сил остановиться в кипевшей страсти спора, не услышали друг друга, не сказали нужных слов.

И всё из-за чего?! Как же он сейчас корил себя за горячность, за то, что не имел мудрости убедить сына в неправильности его взглядов, за то, что не удержал от необдуманного порыва, за что угодно… Но только не за то, в чём крылась причина вспыхнувшего разногласия.

А ею стала та самая пресловутая помолвка, которую они с Хунгором сладили для своих детей много лет назад. Когда ещё была жива Аурра — любимая жена и мать Рона, а место Элоры, покойной мамы Тиннариэль, рядом с другом ещё не заняла эта чванливая охотница за титулами и чужим благосостоянием. Да и сам Хунгорд уже два года, как ушедший за крайние пределы, был здрав и крепок телом и духом.

Почему возмужавший мальчишка так яростно воспротивился родительскому решению, Мелькор до сих пор понять не мог. Где сын успел нахвататься вольнодумных идей — тоже крылось за пределами его разума.

— Отец! Ты меня не слышишь! Вся эта слепая помолвка, вопреки твоему святому убеждению в благости ваших намерений, продиктованных на твой взгляд исключительно любовью, на деле не что иное, как насилие. — полыхая гневными молниями из таких же карих, как у родителя, даже почти чёрных очей, взывал к нему Ронан.

Ридгон помнил каждое сказанное тогда слово, на сотни сотен раз прокрутил в голове каждый оттенок интонаций. Сын действительно яро верил в то, что говорил. И его сопротивление было вызвано не скверностью характера, а именно вот этой самой убеждённостью.

— Я отказываюсь делать девочку несчастной просто потому, что вы приняли такое решение за нас. И свою жизнь не согласен положить на алтарь чужого выбора. Мы не знаем друг друга. С чего вы взяли, что этот шаг — единственно верный? Всё, что я помню о Тиннариэль, это образ смешного