Он томился желанием объяснить Уэбстеру, что у нее просто манера такая, что в кругах богемы, где она блистает, доброжелательное подшучивание над наружностью общепринято и даже очень высоко ценится. Но было поздно. Непоправимое произошло. Уэбстер надменно отвернулся и молча удалился за диван.

Глэдис, ничего не заметив, начала прощаться.

– Ну, наше с кисточкой, – сказала она весело. – Увидимся через три недели. Наверняка вы с этим котом загуляете, стоит мне выйти за дверь.

– Ну пожалуйста! – простонал Ланселот. – Прошу тебя!

Он заметил кончик черного хвоста, торчащий из-за дивана. Кончик этот слегка подергивался, и Ланселот понимал его с полуподергивания. С гнетущим отчаянием он убедился, что Уэбстер уже вынес приговор его невесте, осудив ее как недостойную пустоголовую ветреницу.

Примерно десять дней спустя Бернард Уорпл, скульптор-неовортуист, завернув перекусить в «Лиловую куропатку», увидел там Родни Сколлопа, выдающегося юного сюрреалиста. Они потолковали каждый о своем искусстве, а потом Уорпл спросил:

– Что такое говорят про Ланселота Муллинера? Ходят нелепые слухи, будто его видели свежевыбритым в середине недели. Полагаю, за ними ничего нет?

Сколлоп нахмурился. Он как раз собирался сам заговорить о Ланселоте, так как любил его и очень за него тревожился.

– Это чистая правда, – ответил он.

– Просто не верится!

Сколлоп наклонился к нему. Его красивое лицо было полно тревоги.

– Я тебе кое-что скажу, Уорпл.

– Что такое?

– Мне доподлинно известно, что Ланселот Муллинер теперь бреется каждое утро.

Уорпл раздвинул спагетти, которые развешивал на себе, и посмотрел в образовавшуюся щель на Сколлопа.

– Каждое утро?

– Без единого исключения. Я недавно забежал к нему – и здрасьте! Аккуратненько одет в синий шерстяной костюмчик, щеки выбриты до блеска. И более того: у меня есть основания полагать, что он их пудрит тальком.

– Не может быть!

– Может. И хочешь, я тебе скажу кое-что еще? На столе лежала раскрытая книга. Он поторопился ее спрятать, но опоздал. Руководство по этикету, представляешь?

– Руководство по этикету!

– «Изысканные манеры» леди Констанции Бодбенк.

Уорпл смотал длинную спагеттину, зацепившуюся за его левое ухо. Он был крайне взволнован. Как и Сколлоп, он любил Ланселота.

– Того гляди, он начнет переодеваться к обеду! – вскричал Уорпл.

– У меня есть все основания полагать, – мрачно заметил Сколлоп, – что он уже переодевается к обеду. Во всяком случае, очень похожего на него человека видели в прошлый четверг, когда тот покупал три крахмальных воротничка и черный галстук – у «Братьев Хоуп» на Кингз-роуд.

Уорпл резко отодвинул стул и вскочил. Он был сама решимость.

– Сколлоп, – сказал он, – мы друзья Муллинера – ты и я. В том, что ты мне рассказал, ясно проглядывает какое-то зловредное влияние, и еще никогда он так не нуждался в нашей дружбе. Не отправиться ли к нему прямо сейчас?

– Именно это я и собирался предложить, – сказал Родни Сколлоп.

Двадцать минут спустя они уже были в студии Ланселота, и Сколлоп красноречивым взглядом обратил внимание своего спутника на облик их гостеприимного хозяина. Ланселот Муллинер был корректно, даже щеголевато облачен в синий шерстяной костюм, складки на брюках отглажены, а его подбородок, как с болью в сердце признал Уорпл, глянцево поблескивал в оранжеватом свете заката.

Сигары во ртах его друзей явно напугали Ланселота.

– Полагаю, вы не против выбросить их? – сказал он умоляюще.

Родни Сколлоп с некоторой надменностью выпрямился во весь рост.

– С каких это пор, – вопросил он, – ты воротишь нос от лучших сигар в Челси, четыре пенса штука?

Ланселот поспешил его разуверить.

– Не я, – вскричал он, – а Уэбстер! Мой кот. Просто я знаю, что он не терпит табачного дыма. Из уважения к его взглядам я был вынужден отказаться от трубки.

Бернард Уорпл недоверчиво хмыкнул.

– Ты пытаешься нас уверить, – съязвил он, – что Ланселот Муллинер позволяет командовать собой какому-то чертову коту?

– Тише! – воскликнул Ланселот, затрепетав. – Знал бы ты, как его возмущают сильные выражения!

– Где этот кот? – осведомился Родни Сколлоп. – Вон то животное? – добавил он, указывая за окно, где крутого вида котище с драными ушами стоял и мяукал уголком рта, как отъявленный хулиган.

– Да что ты! – сказал Ланселот. – Это уличный кот, который время от времени заглядывает сюда перекусить чем-нибудь из мусорного бака. Уэбстер совсем другой. Уэбстер полон врожденного достоинства и отличается величавостью манер. Уэбстер – кот, который гордится тем, что всегда выглядит наикорректнейшим образом. Его высокие принципы и возвышенные идеалы светятся у него в глазах, подобно маякам… – Внезапно Ланселот сломался и тихонько добавил совсем иным тоном: – Будь он проклят! Проклят! Проклят!

Уорпл посмотрел на Сколлопа, Сколлоп посмотрел на Уорпла.

– Послушай, старина, – сказал Сколлоп, ласково опуская ладонь на согбенные плечи Ланселота, – мы же твои друзья. Доверься нам!

– Расскажи нам все, – добавил Уорпл. – В чем, собственно, дело?

Ланселот испустил горький тоскливый смешок:

– Вы хотите узнать, в чем дело? Так слушайте. Я подлапник.

– Подлапник?

– Вы же знаете, что такое подкаблучник. Ну а я – подлапник.

И прерывающимся голосом он рассказал им свою печальную повесть. Изложил свою историю отношений с Уэбстером с момента, когда тот прибыл в студию. Уверившись, что кот не подслушивает, он излил душу без купюр.

– Что-то у зверюги в глазах есть такое… – Голос его дрожал. – Гипнотическое. Он накладывает на меня заклятия. Пялится на меня и осуждает. Мало-помалу, шажок за шажком я под его влиянием превращаюсь из нормального уважающего себя художника в… ну, не знаю, как это определить. Достаточно сказать, что я перестал курить, перестал носить шлепанцы и разгуливать без воротничка, что не смею сесть за свой скудный ужин, предварительно не переодевшись, и… – тут он захлебнулся рыданиями, – я продал свою гавайскую гитару.

– Быть не может! – вскричал Уорпл, бледнея.

– Да, – сказал Ланселот, – я почувствовал, что он ее не одобряет.

Наступило долгое молчание.

– Муллинер, – сказал Сколлоп, – это гораздо серьезнее, чем я полагал. Нам следует пораскинуть мозгами, что тут можно сделать.

– Вероятно, – добавил Уорпл, – какой-то выход найдется.

Ланселот безнадежно покачал головой:

– Выхода нет. Я рассмотрел все варианты. Лишь одно, возможно, могло бы избавить меня от нестерпимого ига – если бы я разок, один-единственный разок изловил этого кота на какой-нибудь слабости. Если бы он разок – всего разок – на единый миг утратил свое суровое достоинство, то, чувствую, чары были бы разрушены. Но на это нет ни малейшего шанса! – страстно вскричал Ланселот. – Вот ты только что указал на уличного кота во дворе. Вон он стоит – тот, кто не жалел никаких усилий, чтобы сломить нечеловеческое самообладание Уэбстера. Я слышал, как этот зверюга говорил ему вещи, каких ни один кот, у кого в жилах течет кровь, а не водица, не потерпел бы и секунды. Но Уэбстер бросает на него взгляд, будто викарный епископ на провинившегося мальчика в церковном хоре, отворачивает голову и погружается в освежающий сон.