— Как тебе известно, Анриетта, Аделаида приняла в Аржантее постриг. Так что о разводе речи нет. Однако я просил ее согласиться на признание брака недействительным, что представляется вполне резонным, если учесть, что брачных отношений мы вообще не осуществляли.

Графиня иронически рассмеялась:

— Неудивительно, Габриель, она же страшна как смертный грех.

— Зато добра. Этого ты отрицать не можешь.

— И богата.

— Да, и это тоже, — согласился виконт. — Я всегда считал себя счастливчиком, что получил руку Аделаиды. Как ты помнишь, дорогая, соперников было хоть отбавляй.

— А теперь у тебя плантации в Египте и скаковые конюшни в Ирландии в награду за преданность, дорогой, — сказала графиня. — При том что ты ни разу не занимался с бедняжкой любовью.

— Это было бы уже чересчур, дорогая, думаю, ты со мной согласишься.

— Ты не сказал, как она отнеслась к просьбе признать брак недействительным.

— Увы, и тут ответила отказом. Однако я не оставил надежду, что сумею убедить ее.

— Да, я так и ожидала, потому и не говорила с Морисом.

— Мы поженимся, дорогая, — заверил дядя Габриель. — Обещаю. Это лишь вопрос времени. Мы оба избавимся от брачных оков и, наконец, заживем как муж и жена.

Рене услышала, как виконт поцеловал графиню, и, словно перспектива супружеского блаженства подстегнула обоих, они опять занялись любовью.

Подслушанный разговор очень встревожил Рене. Она успела в целом примириться с романом между матерью и дядей Габриелем и в силу своего вуайеризма даже чувствовала себя как бы его соучастницей. Однако эпопея, какую она писала в воображении, отнюдь не предусматривала возможность, что родители действительно разведутся и графиня выйдет за дядю Габриеля. Рене обожала отца, любила семейную жизнь здесь, в Ла-Борне. И в этот миг ее охватило почти неодолимое желание выскочить из сундука, как чертик из коробки, и крикнуть любовникам: «НЕТ! Вы не можете развестись! Я НЕ позволю!»

Но она, конечно, не выскочила. Зато начала обдумывать другой план, создавать новую сюжетную линию, которая положит конец этому совершенно недопустимому развитию и позволит ей остаться хозяйкой семейной судьбы.

4

К тому времени, когда Рене исполнилось двенадцать, родителям уже стало ясно, что, вопреки любимой поговорке матери, минимальных скандалов от дочери ждать не приходится, скорее всего они будут весьма громкими. Девочка была своевольная, более взрослая и практичная, чем ее сверстницы; правда, граф и графиня вряд ли догадывались, что большую часть своих житейских познаний она почерпнула, годами шпионя из разных укрытий за самой интимной их жизнью.

Хотя граф, разумеется, никогда не привозил своих любовниц в Ла-Борн, Рене, подслушивая в кабинете, знала, что и он частенько беспардонно изменял жене. К примеру, роман с дочерью белошвейки продолжался уже несколько лет, а начался он после долгих переговоров между Балу и матерью девицы, мадам Бонна, ушлой особой, которая понимала финансовые и общественные выгоды подобной связи и в обмен на честь дочери выторговала серьезную сделку. Роман продолжался и после того, как девицу выдали за молодого помощника фармацевта, который поселился в городке недавно и, вероятно, единственный во всей округе ничего о сделке не знал. Таким образом, граф по-прежнему пользовался своим droit de seigneur[2], меж тем как девица и ее семья по-прежнему получали хорошее вознаграждение, из чего Рене извлекла очередной ценный урок касательно зачастую банальных экономических реальностей романа и секса.

Однажды под вечер тем летом, когда ей исполнилось двенадцать, граф застал дочь в пустом деннике с парнишкой-конюхом Жюльеном, который был на год-другой постарше Рене. Оба они были полностью одеты, но Рене держала в руке возбужденный пенис парня, холодно и бесстрастно, как профессиональная сиделка. Вообще-то ей просто было любопытно поближе рассмотреть эту штуку, которую в ограниченном поле зрения египетского сундука ей никогда не удавалось толком разглядеть.

— Господин граф! — вскрикнул Жюльен, вскакивая на ноги и пряча пенис в штаны.

— Что это значит? — взревел граф, хлестнув мальчишку стеком. — Вон! Вон! Прочь из моего имения! Сию минуту! Ты уволен! И если когда-нибудь ступишь на мою землю, я тебя убью!

Граф так разгорячился, что продолжал лупить Жюльена, а тот прикрыл голову руками и старался увернуться от ударов. Услышав шум, из соседнего помещения, где чистил седла, прибежал старик Ригобер.

— Ригобер! Этот малый приставал к моей дочери! — рявкнул граф, красный от ярости. — Убери его с моих глаз, пока я не забил его до смерти, как собаку!

Затеяла все Рене, а сполна расплатиться за нарушение отношений «слуга — хозяин», конечно же, пришлось Жюльену. На следующее утро парнишка украдкой прошмыгнул в усадьбу сказать последнее прости, с рюкзачком, набитым нехитрыми пожитками. Рене встретила его в конюшне на рассвете.

— Куда ты пойдешь, малыш Ланселот? — спросила она, польстив парнишке тем, что назвала его «профессиональным» именем.

— В Лоншан, в скаковые конюшни, — важно ответил Жюльен. — Я так и так собирался уйти отсюда. Надеюсь начать хоть младшим учеником, а в конце концов стану первоклассным жокеем.

— Откуда ты знаешь, что тебя возьмут? — спросила Рене. — Ведь отец, ясное дело, не даст тебе рекомендательного письма.

— Да, это уж точно.

— Я когда-нибудь увижу тебя?

— Как только стану первоклассным жокеем, барышня Рене, — галантно ответил Жюльен, — я вернусь и попрошу вашей руки.

Рене невольно рассмеялась нелепым романтическим фантазиям парнишки.

— Но папà никогда не отдаст меня за жокея, даже за первоклассного, как и за конюха. — Она не стала унижать парнишку еще сильнее, не добавила, что и сама тоже рассчитывает на нечто более высокое.

Между тем граф и графиня, посовещавшись, решили, что, как только Рене достигнет совершеннолетия, надо будет поскорее выдать ее за молодого человека с подходящим положением, в надежде, что худшие из неизбежных грядущих скандалов произойдут, по крайней мере, не в их доме.

— Она станет дешевой шлюшкой, Морис, — сказала графиня, когда граф сообщил ей про инцидент с помощником конюха. — Это ясно. Я с самого начала подозревала, что так оно и будет.

— Прошу вас, Анриетта. Позвольте напомнить: та, о ком вы говорите так холодно, наша дочь.

На это графиня только поджала губы и фыркнула:

— Пффф, от нее одни только неприятности, с самого начала. И если мы не найдем воспитанного молодого человека, чтобы сбыть ее с рук, нам придется отослать ее в монастырь. Монахини усмирят ее дикий нрав.

— Я не хочу, чтобы мою дочь воспитывали монахини.

— В таком случае вы рискуете, что она устроит огромный семейный скандал, вы, Морис, даже представить себе не можете какой, — предостерегла графиня. — Помяните мое слово.

Той осенью, вскоре после того как