— А он?

— Он поостерегся выполнять это распоряжение. Прочитав послание, он вышел в открытое море со своим боевым отрядом и пропал. До сих пор никто не знает, где он.

— Теперь, кажется, начинаю понимать.

Видимо, мы с тобой думаем в одном направлении. Гермократ, видимо, подозревал, что его семья в опасности, и при содействии надежного друга переправил жену и дочь в Селинунт — полагаю, там у него были свои люди. Он ведь не мог знать, что случится потом.

На некоторое время Дионисий задумался. Они обменялись беглыми взглядами.

Теллию показалось, что его гостя мучает ужасное подозрение.

— Ты ведь не думаешь, что…

— Что правители Сиракуз медлили с оказанием помощи намеренно, чтобы семья Гермократа погибла во время бойни в Селинунте? Нам, конечно, судить трудно, но тот, кто предполагает худшее, никогда не ошибается. Я этого не исключаю. Эти демагоги и словоблуды способны на что угодно — я тебе говорю.

— Ты преувеличиваешь. Однако мне интереснее узнать, что ты теперь намерен предпринять.

— Не знаю. Я взял девушку с собой, потому что никому не доверяю. Но мне нужно завтра же вернуться обратно, и я не могу таскать ее за собой при всем желании. Если кто-нибудь узнает Арету, она попадет в беду. И я вместе с ней. Я не хочу, чтобы стали известны мои настроения, а также чтобы в Сиракузах прознали, на чьей я стороне. Я действительно хороший воин, я им нужен. На данный момент и их, и меня это устраивает…

— Так, ну а потом?

— Я также не хочу, чтобы она догадалась, что я ее узнал.

— Почему?

— Потому что она бы сама мне все рассказала, если бы хотела. Она пока что недостаточно мне доверяет, и я не могу ее за это осуждать. Она одна, она напугана. На ее месте любой бы так поступал.

— Продолжай.

— Ты можешь оставить ее у себя?

Было видно, что Теллий колеблется.

— Пожалуйста, — попросил Дионисий.

— Ну конечно. Как ты можешь сомневаться? Храбрая девушка, она столько выстрадала. Мы готовы дать ей приют, если ты считаешь, что ей с нами будет хорошо.

Дионисий с облегчением вздохнул.

— Я рассказывал ей о тебе. Она знает, что ты толст, как свинья и богат, как Крез, но, несмотря на это, ты хороший человек… Самый лучший из всех, кого я знаю.

Теллий смущенно затряс головой и подвинул гостю поднос:

— Поешь, ты, вероятно, очень устал.

Арета провела вечер за ужином в обществе женщин дома Теллия: те сначала остерегались задавать ей вопросы, касающиеся ее несчастья, но резня в Селинунте являлась событием, имевшим столь тяжелые последствия, что его нельзя было оставить ни за стенами дома, ни за рамками разговора. Девушка пыталась отделаться несколькими односложными ответами, и тон ее ясно давал помять, что произошедшее — не тема для праздных бесед.

Однако одной из присутствующих не удалось сдержаться.

— Правда ли, — поинтересовалась она в какой-то момент, — что всех женщин изнасиловали?

Разумеется, ее жестокое любопытство подразумевало другой вопрос: «Тебя тоже изнасиловали?»

И все же Арета ответила:

— Женщины страдали вместе со всеми остальными, и даже больше: ведь на их глазах гибли сыновья и мужья. А тем, кто выжил, суждено снова испытывать самые что ни на есть ужасные страдания каждый раз, когда они вспоминают об этом или кто-нибудь им напоминает.

Женщины в смущении умолкли, а жена Теллия, обращаясь к подругам, объявила:

— Ну хватит. Оставим ее. Ей нужен покой, чтобы прийти в себя. Представьте, что на ваших глазах произошла такая катастрофа.

Арета попыталась сгладить неловкость, расспрашивая их о городе. Так, ей хотелось узнать, действительно ли здесь принято хоронить в монументальных гробницах коней, выигравших соревнования, и что тут есть также кладбище для певчих птиц, услаждавших досуг госпожам в гинекее.

— Ах, это было всего пару раз, — ответила жена Теллия, — а уже болтают о целых захоронениях птичек. Это только сплетни, девочка моя, ты не должна им верить.

После ужина Арету провели в покои на первом этаже: Дионисий сидел там один.

— А где же хозяин? — спросила девушка.

— Он на минутку вышел. Сядь.

— Я думала, мы пойдем домой.

— Нет, — возразил Дионисий. — Ты останешься здесь.

— Почему?

— Потому что завтра, еще до рассвета, я отправлюсь в Сиракузы и не смогу взять тебя с собой.

— Мне не обязательно ехать с тобой. Я и одна могу добраться туда.

— Нет. Ты не знаешь дороги, не знаешь, где найти ночлег. Женщины путешествуют только в сопровождении родственников. Кроме того, Сиракузы сейчас — тоже опасное место. Потерпи, как только будет возможно, я вернусь за тобой, обещаю.

— Почему ты решил так поступить?

— Потому что… потому что если я сказал, что вернусь, значит, вернусь, — ответил он резко.

— А когда ты вернешься?

— Как только смогу. Здесь ты будешь в безопасности и полном достатке.

Арета молчала, склонив голову.

— И мне не придется беспокоиться, — добавил Дионисий.

При этих словах девушка встала и заглянула ему в глаза.

— Ответь честно, тебя там ждут опасности?

— Да, именно так.

— Ну, ты хотя бы поцелуешь меня перед отъездом?

— Да, — промолвил Дионисий.

Он прижал ее к себе и поцеловал в губы. Потом, не дожидаясь появления Теллия, вышел из комнаты.

Дионисий поднялся с первыми петухами и сразу же подумал об Арете. Эта бесстрашная, гордая девушка, нежная и дерзкая, и при этом хрупкая, как амфора с благовониями, внушала ему чувство, которого он опасался, не желая ни допускать, ни принимать его. Это было восхищение, испытанное им впервые в тот момент, когда он увидел ее в Сиракузах на торжествах, посвященных празднеству богини Афины.

Дочь Гермократа, его героя и кумира. В тот миг он даже подумать не мог, что она, дочь аристократа, когда-либо удостоит его взглядом. Невозможно было представить, что однажды настанет день, когда жизнь девушки будет зависеть от него. Вместе с тем он испытывал некоторую досаду, сознавая, что привязался к ней, причем не просто из сочувствия, хотя именно так ему хотелось думать поначалу.

Вечером он спустился на первый этаж еще раз взглянуть на нее, когда она уже спала глубоким сном. Он долго рассматривал ее, освещая ее лицо лампой, изучая каждую черту, каждый изгиб тела, легкого, как пена, породившая Афродиту, с умилением любовался на ее маленькие израненные ножки. Потом он вернулся на балкон, под навес, и долго созерцал заход солнца над морем.