Другому громиле, приближавшемуся к нему с дубиной в руках, он просто бросил на руки шинель: «Подержи». И тот, растерявшись, держал шинель, пока губернатор убеждал толпу разойтись. Потом взял шинель, сухо поблагодарил и уехал в открытой коляске. И это не легенды, свидетелей тому масса.

Судя по всему, выпускник физмата Петербургского университета был фаталистом. Он и впоследствии не раз говорил, что своей смертью не умрет. Да и сложно было быть иным в то время, когда ежедневно приходили данные о «политических ограблениях», погромах, поджогах, убийствах государственных деятелей. От этого не застрахован был никто. «Под раздачу» попадали даже те из «царских сатрапов», кто отличался ангельским характером, – просто за принадлежность к касте.

Из столицы требовали суровых мер и участия войск, губернатор же надеялся на собственный авторитет. Хотя и сам в крутых мерах не стеснялся – грозил дуроломам Сибирью, каторгой, виселицей. Как-то, рассвирепев, вышиб сапогом поднесенную хлеб-соль в селе, в котором то бунтовали, то замирялись: «Вы, мать-перемать, сукины дети, что творите?» Так быстрее доходило до сознания: язык народа – язык божий. За то и уважали: «А губернатор-то, оказывается, свойский барин! Могет с опчеством и с уважением пообщаться».

По губернии Столыпин носился как угорелый, где порками, где убеждением внушая почтение к власти. Из Ириновки в Голицыно, из Голицыно в Тепловку, оттуда в Даниловку, Салтыковку. Буйство на селе порой принимало совершенно гротескные формы. К примеру, в одном из сел местный ветеринар-революционер вел крестьян на погром усадьбы, одевшись в костюм эпохи Ивана Грозного с бармами на плечах. «Революционные» активисты грабили поезда, бросали на пути спиленные телеграфные столбы, винные лавки.

В Ириновке местная беднота сагитировала забастовку в имении князя Щербатова. Село имело репутацию революционного, в то время как окрестные села революционностью не отличались. Ириновцы назначили на 17 октября съезд в Новых Бурасах для организации большого выступления, но никто из соседей на самочинный съезд не явился. Между 18 и 20 октября ириновцы захватили соседнюю экономию Щербатова, создали вооруженную дружину из 26 человек и занялись «экспортом революции». По свидетельству очевидцев, в Голицыно они пришли строем, со знаменем, безуспешно пытались поднять крестьян. Ириновские вели себя подчеркнуто вызывающе, ограбили казенную винную лавку с песней «Царь Николаша, монополька будет наша», враждебную толпу пугали «бомбами» и под хорошим градусом прошли с «Марсельезой» по улицам села, чтобы «восстановить престиж революции».

По свидетельству дочери Столыпина: «У меня хранится любительский снимок, где видно, как папа въезжает верхом в толпу, за минуту до этого бушевавшую, а теперь всю, до последнего человека, стоящую на коленях. Она, эта огромная, десятитысячная толпа, опустилась на колени при первых словах, которые он успел произнести».

Маша, конечно, папина дочь, но здесь уместнее будет привести воспоминание свидетеля происшествия помещика Николая Львова: «Когда Столыпин стал им грозить, они тоже отвечали угрозами по отношению к полиции и казакам. Тогда он один вышел к ним и сказал: „Убейте меня“. Тогда они кинулись на колени. Но как только он сел в сани, чтобы уехать, в него стали кидать камни. Тут же ранили пристава, несколько казаков и солдат».

Пытаясь отыскать опору хоть в какой-нибудь политической силе, монархист-государственник Столыпин попробовал было сделать ставку на правых и черносотенцев. Все же они за самодержавие, православие и народность. Оказалось, что те ничуть не безопаснее, а то и хлопотнее бомбистов. Как писала Мария Бок, «теперь, когда революционеры устраивали демонстрации и шествия, они встречали организованный отпор. Происходило это таким образом. Идет по улицам толпа левых – в левой руке у каждого палка, в правой револьвер, навстречу им выходят правые. Движутся они правильными рядами – спереди самые отборные, сильные, во втором ряду у каждого в руках корзинка с булыжниками. Задние передают булыжники в корзины средних, последние передают их передним, которые и кидают их в противника. Революционеры под градом камней начинали беспорядочную стрельбу и разбегались». Можно себе представить, во что выливались подобные акции «народных дружинников».

Правые сорганизовались и собрали около 80 тысяч рублей для борьбы с левыми. Саратов разделили на три части, открыли народные клубы с библиотеками, кассами взаимопомощи, бесплатной медицинской помощью. В клубах давались спектакли на верноподданническую тему (пьесы лично отбирал Гермоген). Около клубов образовались ячейки со старшинами во главе, через них направлялась вся работа правых организаций. Николай II лично благодарил губернатора за усердную работу по пресечению беспорядков.

Когда же черносотенцы совсем уже зарвались, начав устраивать в Саратове еврейские погромы, губернатор задержал выпуск их газеты «Братский листок», издаваемый преосвященным Гермогеном.

«Да, человек он очень умный и достаточно сильный, чтобы спасти Россию, которую, думаю, можно еще удержать на краю пропасти, – говорил губернатор о Витте. – Но боюсь, что он этого не сделает, так как, насколько я его понял, это человек, думающий больше всего о себе, а потом уже о Родине. Родина же требует себе служения настолько жертвенно-чистого, что малейшая мысль о личной выгоде омрачает душу и парализует всю работу».

Редкая деталь для губернаторов тогдашней, да и нынешней поры – взяток не брал. На Столыпина каких только собак не вешали слева и справа, но никогда и ни при каких обстоятельствах никто не позволял себе обвинить его в мздоимстве и казнокрадстве. Уж можно не сомневаться, малейших бы подозрений хватило, чтобы раструбить на весь свет о «скелетах в шкафу» у такого человека. Бескорыстный губернатор – это уже в России повод для памятника. Да и не было смысла. Как удачливый помещик, имения свои он содержал в образцовом порядке, они приносили приличный доход. Вполне достаточный для пристойного проживания большой семьи. Приданое супруги-княжны тоже благотворно сказалось на благосостоянии Столыпиных. К тому же казенное жалованье и казенное жилье для губернатора позволяло содержать и штат прислуги, и периодически вывозить семью на отдых за границу. Пачкать же руки казнокрадством было противно мировоззрению выпускника столичного университета, воспитанного на крутом домашнем монархическом патриотизме, приправленном острым соусом из Толстого, Достоевского, Пушкина.

Однако вскоре пришлось прибегнуть и к войскам. В октябре в Саратове забастовали служащие управления Рязано-Уральской железной дороги, а на следующий день – рабочие заводов, фабрик, мельниц, железнодорожных мастерских, депо и других предприятий. В тот же день железнодорожники станции Аткарск, прекратив работу, устроили собрание в зале вокзала. Собрание переросло в митинг на привокзальной площади, на котором присутствовало несколько тысяч рабочих и служащих города. Саратовцев поддержали также железнодорожники Ртищева, Петровска, Балашова, Покровска.

В Парусиновой роще на митинге начался сбор средств на приобретение оружия. Неизвестно, сколько собрали, но оружие появилось мгновенно.