Наташке все это не казалось убедительным…

Он прочертил две коротких дуги по нетронутому снегу и славно приложился плечом о ствол.

"Твою мать…" Дальше было сложнее – он знал. Дальше торчали камни. Он приметил язык снега меж двух зазубренных ступенек, спрыгнул туда, лыжи едва поместились на языке, заскрежетал кант. Разумеется, он сегодня был не на "Вертиго". На этом склоне лыжи для фри-райда были ни к чему. Он шел на своих прошлогодних "Династарах".

Он боком свалился в желоб между двумя скалами… Слева мелькнула шероховатая стенка в серо-оранжевых пятнах лишайника.

"…Вы по три раза за зиму берете отпуск за свой счет, – недовольно сказал Лопатин, шеф. – А у лаборатории есть утвержденный план. Ну да, я тоже уважаю спорт… У меня, если хотите знать, был первый разряд по многоборью. Но надо разделять научную работу и… физические упражнения! Вы об этом подумайте!" Боже, как же ему все это осточертело…

"Рессон шел одиннадцатым. Его мне не сделать, – думал он. – Рессон хорош. Еще бы он не был хорош!.. Он из Валь-д'Изера, он там родился, там живет и там круглый год, падла такая, катается… А я – турыст. Я в горах наскоками. Если же хочешь быть профи, то надо проводить в горах весь сезон. А еще лучше – жить постоянно…" Ну да, получится у него "жить постоянно", как же… Три года тому назад, когда у него был промежуток между Институтом биоорганической химии и Молгенетикой, он зиму проработал спасателем на "Мире". Раскатался за сезон так, что пошла слава, а весной австрийцы пригласили сниматься в ролике. Молодежь в Азау смотрела на него как на дедушку экстрима Ансельма Бо. Наташка два раза прилетала к нему, а потом сказала: "Это, конечно, все очень хорошо, очень романтично… Только что это за семья, когда ты четыре месяца в горах? А ты не думал, что мне посоветоваться с тобой надо иногда? Что у папы артрит, он водить больше не может, надо гараж продавать? Я должна это делать? И потом, ты извини, но я уже забыла, когда занималась с тобой любовью на равнине… А в "Чегете" кровать скрипит, и тараканы… Ты однажды вернешься из своего вонючего Терскола, а жены нет. Была, да вся вышла".

Еще раза два он уходил немного в сторону, зарываясь по колени в снег. Один раз упал. На этом аттракционе можно было падать – лишь бы потом встал. На фри-райде падение в nо-fall-zone сулило дисквалификацию. А здесь – ничего. Лишь бы доехал.

Впереди мелькнул просвет между соснами. Он уже крутил вензеля по колее, пропаханной до него, и уже просчитывал не на три-четыре метра, а больше. Он пролетел под самым сиденьем подъемника, наползавшим снизу. Там, на креселке, был пассажир. Ему даже показалось, что пассажир его сфотографировал – сквозь громкий шорох лыж он расслышал чмокающий щелчок. На соревнованиях "под опорами" всегда было много фотографов. Они снимали с деревьев, с опор, с подъемника. Фотографии получались очень героические. Только, глядя на фотографию, было непонятно – что делают горнолыжники посреди густого соснового леса, наклоненного под углом в сорок пять градусов…

Еще метров двести… Пара кочек, последняя опора, обрывчик, сугроб, несильный удар кантами о наезженный лед… Все.

Он выкатился к станции канатки и проехал мимо высокого парня в желтой куртке BASK. Парень шагнул в сторону, пропуская его, и крикнул:

– Двадцать восьмой – девять сорок три!

"Девять сорок три… – подумал он. – Ничего. Неплохо. Даже хорошо".

Возле растяжки "Финиш" стояла группа девиц в комбезах и расстегнутых ботинках.

Они глухо зааплодировали, не снимая перчаток.

"Спасибо, девушки, спасибо… – подумал он. – Ну, а жена-то моя где?" Наташка уже шла к нему, проваливаясь в снег по щиколотки. Она подняла капюшон, держала руки в карманах и улыбалась.

– Красавец… – насмешливо сказала Наташка и поцеловала его в щеку. – Живой? Не падал? Падал… У тебя кровь, ты щеку поцарапал… Говорят, что ты хорошо прошел.

У нее в кармане запищала рация.

– Прием! – сказала Наташка, достав маленькую черную "Моторолу".

– Он прошел? Прием! – послышался из рации искаженный голос Расула.

– Да, спустился. Порядок, Расул. Прием.

– Какое время, прием? – спросил Расул.

– Девять сорок три, – сказала Наташка. – Оувер.

И положила рацию в карман.

– Пойдем, чаю выпьем, – сказал он, вынул руки из темляков и воткнул палки в снег. Потом поднял на лоб очки и расстегнул куртку. Из-под куртки шел пар. Он стащил пластиковый шлем и вытер шершавой перчаткой мокрый лоб.

К ним подошел Зубков. Зубков сам профессионально катался, а еще он был редактором модного журнала для всевозможных экстремальщиков.

– Привет, – сказал Зубков. – Молодец. У тебя третий результат будет, наверное.

– Привет, Тёма, – сказал он. – Откуда знаешь?

– Да я трусь возле судейства весь день, – сказал Зубков ухмыляясь. – Все слышу, все знаю… Тебя киевлянин обошел, и Рессон. А остальным ты накатил. Молодец.

Там еще человек пять спустятся, но это любители. Анисимов тоже тебя сделал бы, но он не приехал… Хорошие перчатки. Где покупал?

– В "Доломите", – сказал он. – А Андрюха где? Я его вроде видел утром.

– Мосье Каменев снимает, – утомленно сказал Зубков. Было видно, что накануне Тёма, в чегетских традициях, до упора развлекался в баре с трогательным названием "Deep Purple". – Наверх поехал… Тебя, кстати, снять хотел. Если хорошо получится, я тебя на разворот помещу. Не возражаешь?

– Валяй, – сказал он. – Помещай, мосье Зубков. Пошли с нами, чаю попьем.

Через полчаса он, Зубков и Наташка стояли в густой толпе лыжников и зрителей.

Объявляли результаты. Его фамилия прозвучала третьей.

– Молодец, – сказал Зубков. – Быть тебе на развороте. И еще короткое интервью.

Строк на сорок… Идите, призер. Вас ждут заслуженные почести.

И подтолкнул его к пьедесталу.

Он осторожно ступил тяжелыми ботинками на скользкий, наспех сколоченный помост, пожал руки киевлянину и Рессону.

– Третье место занял, – торжественно крикнул в микрофон парень в BASKе, – Александр Берг, Москва!

Испанская партия, декабрь 88-го

Папе с любовью

Отец спросил Бравика:

– Ты ждешь кого-то?

– Никон звонил, – сказал Бравик. – Сказал, что он недалеко, на Балаклавке. Скоро заедет.

Бравик, сопя, сдвигал кресла к журнальному столику.

– Я вам не помешаю? – спросил Израиль Борисович.

Он собирался смотреть телевизор.

– Ну что ты, пап, – сказал Бравик. – Никон не по делу, он просто так. Мы поговорим, в шахматы сыграем… Можно взять твой коньяк?

– Конечно, конечно… Бери. Ты вроде говорил – Володя больше у вас не работает?