лет контактов на высшем уровне между западными державами и Советским Союзом было немного. После подписания в Париже советско-французского договора о взаимопомощи в Москву приезжал Лаваль, но без военной конвенции цена этого пакта была сомнительной. В 1935 г. побывал в Москве и Иден, но Болдуин, Саймон и тем более Чемберлен отнеслись к этому визиту не очень-то благоприятно. Антисоветскую позицию Чемберлена разделяли и некоторые французские политические деятели, и не последним из них был Боннэ, занимавший пост министра иностранных дел в роковой период с апреля 1938 г. до начала войны в сентябре 1939 г. Как писал и неоднократно повторял в 1937–1938 гг. Роберт Делл, женевский корреспондент «Манчестер гардиан», «Советский Союз – это единственная держава, которая все еще хочет верить в Лигу наций и коллективную безопасность; другие великие державы саботируют их, а малые государства все больше перестают в них верить».

Хорошо характеризует «дух Мюнхена» и то, как правительства Англии и Франции уговаривали чехословацкое правительство не просить помощи у СССР по советско-чехословацкому договору о взаимопомощи. Этот пакт, как мы знаем, предусматривал вмешательство Советского Союза на стороне Чехословакии, но при условии, что Франция тоже придет на помощь этой стране. Инспирируемая правительствами Англии и Франции пресса с удовлетворением подчеркивала, однако, что Красная Армия не сможет оказать помощь Чехословакии, поскольку между Советским Союзом и Чехословакией нет общей границы.

Чтобы прийти на помощь Чехословакии, русским пришлось бы нарушить границу с Польшей или Румынией или вторгнуться в их воздушное пространство, а это было «невозможно». Другой, часто повторявшийся западной пропагандой довод состоял в том, что Красная Армия очень-де слаба, особенно после широких чисток среди ее высшего командования и офицерского корпуса вообще.

Глава II

После Мюнхена. Германия наносит удар на запад

Солдаты вермахта ломают шлагбаум на пограничном пункте в Сопоте (граница Польши и Вольного города Данцига), 1 сентября 1939 года

После похабного Мюнхенского соглашения Чемберлен, возомнивший себя великим героем, который «спас мир для нынешнего поколения», начал и вовсе игнорировать своего французского союзника и в совместном англо-германском заявлении, которое он и Гитлер опубликовали на следующее утро после Мюнхенского соглашения, заложил основу для «будущих» двусторонних англо-германских переговоров. Французам это не понравилось, поэтому, воспользовавшись первой представившейся возможностью, Даладье и Боннэ пригласили Риббентропа в Париж для двусторонних франко-германских переговоров. Но нельзя сказать, что Германия стала лучше относиться к Франции после Мюнхена. Уже 9 октября, выступая с речью в Саарбрюкксне, Гитлер ни словом не обмолвился о Франции, хотя говорил, находясь всего в нескольких километрах от французской границы. Но он подчеркнул зато, что линия Зигфрида будет укреплена еще надежней, и тем ясно дал понять, что полон решимости не допустить какого-либо вмешательства Англии и Франции в восточноевропейские дела. Новым явлением было также то, что Гитлер наложил фактически свое вето на участие в английском правительстве врагов «умиротворения» – Черчилля, Идена и Дафф Купера. Одна французская газета, очевидно инспирируемая Боннэ, приписывала также Гитлеру слова, что, «пока во главе французского правительства стоят Даладье и Боннэ, опасности конфликта между Германией и Францией не будет». Это заискивание перед Гитлером, эта позиция «что прикажете?» была типичной для англо-французских руководителей в период непосредственно после Мюнхена. Полушутя-полусерьезно люди начали называть Боннэ и Чемберлена гитлеровскими «гаулейтерами» во Франции и в Англии.

Во Франции меж тем начались события, предвещавшие недоброе. Палата депутатов одобрила Мюнхенское соглашение – против голосовали только коммунисты и один правый депутат, известный журналист Анри де Кериллис. Даладье и Боннэ старались нажить себе на этом политический капитал, говоря, что они добились «почетного мира», что Чехословакия осталась суверенной, независимой страной и что коммунисты – это почти единственные из французов, кто хочет ввергнуть Францию в войну. В правительственной и фашистской прессе началась разнузданная кампания против коммунистов. Даладье, теперь усвоивший диктаторские замашки, становился все более оголтелым в своем антикоммунизме и всячески подчеркивал, что с Народным фронтом, как он считает, теперь навсегда покончено. В своей речи на съезде партии радикалов в Марселе он обрушился на коммунистов как на «агентов иностранной державы», которые хотят войны и которые, кроме того, «грубо оскорбляют г-на Чемберлена». Даладье решил, что он будет работать с правыми и центром, и отказался от сотрудничества не только с коммунистами, но и с социалистами. Через месяц после съезда в Марселе, в конце октября, Даладье сорвал и подавил всеобщую забастовку французских трудящихся.

«Доктрина» свободы рук для Германии на Востоке казалась теперь англо-французским правящим кругам все более привлекательной. Сразу же после Мюнхена инспирируемая Боннэ газета «Тан» заявила, что франко-советский договор и франко-польский союз «во многом утратили свое практическое значение»; своего кульминационного пункта эта кампания достигла в ноябре и декабре, накануне, во время и после визита Риббентропа в Париж, когда «Тан», «Матэн» и другие газеты предались настоящей оргии, исступленно требуя в своих статьях «свободы рук для Германии на Востоке». Нечто очень похожее происходило также в Англии и США, где «Дейли мейл» и херстовская пресса развернули кампанию за создание «великой Украины» путем «присоединения» всей Советской Украины к Закарпатской Украине. Эту «великую Украину» должны были «основать» под германской эгидой авантюристы такого сорта, как престарелый «гетман» Скоропадский, Бискупский и другие «лидеры украинских националистов», проживавшие в Берлине.

В Англии Чемберлен между тем упивался своей «славой» умиротворителя. «Политика умиротворения, как ее называют, – это такая политика, которой мое правительство хочет искренне посвятить себя», – заявил премьер-министр в своей речи 1 ноября. Четыре державы, сказал он, могут плодотворно сотрудничать, несмотря на различия режимов. Будет совершенно естественно, продолжал Чемберлен, если Германия «займет господствующее положение в восточной и юго-восточной Европе». Он осторожно обошел вопрос, не придется ли в конце концов Англии поступиться и своими колониальными владениями для Германии, но эти его недомолвки вызвали настоящую бурю во Франции, где общественное мнение было настроено решительно против того, чтобы уступать Германии какие-либо французские колонии. Против этого протестовали не только деловые круги и французская армия, но также и депутаты от французских территорий в Африке, которые никак не хотели, чтобы их страны попали когда-нибудь под власть такого человека, как Гитлер, объявивший всех чернокожих «полуобезьянами».

Как только Чемберлен добился от Гитлера в Мюнхене заверения, что «между нами войны не будет», Боннэ решил в свою очередь заполучить у немцев такое же обещание в отношении Франции. 22 ноября он торжественно объявил, что договоренность насчет такого заявления достигнута и что для его подписания в Париж приедет Риббентроп. В своей книге «Франция и Мюнхен» (A. Werth, France and Munich, London, 1939) я рассказал о необычной атмосфере, которая окружала этот странный визит. После загадочного убийства одного германского дипломата, служившего в германском посольстве в Париже, которое совершил 7 ноября какой-то молодой еврей, по Германии прокатилась широкая волна еврейских погромов, а это только усилило антинацистские настроения во Франции. Правительство опасалось демонстраций против Риббентропа – из-за этих погромов,