Работать локтями не приходилось: парни видели, кто идет, и уступали дорогу. Стенс уже в третьей камере – Бад за ним. Дик обрабатывает какого-то тощего парня: лупит по голове; мексиканец упал на колени, держится за челюсть. Бад схватил Дика за шиворот, оттащил. Латинос сплюнул кровью.

– О-о, мистер Уайт! Я тебя знаю, puto[16]! Ты чуть не убил Кальдо, кореша моего, за то, что тот решил поучить свою шлюху-жену! Эта тварь от него гуляла, а ты чего полез? Тоже защитничек нашелся, мать твою!

Бад отпустил Стенса. Мексикашка показал ему палец: Бад ударил его ногой, отчего тот растянулся на полу, потом схватил за шею. Приключений ищешь, мудила? Будет тебе сейчас приключение! Поднял черномазого в воздух – и головой в потолок. Над толпой – голос пай-мальчика Эда Эксли:

– Офицер Уайт, прекратите! Это приказ!

Мексикашка исхитрился и врезал ему по яйцам. Бад выпустил его, отшатнулся к решетке – черномазый кинулся бежать, но наткнулся на Винсеннса. У Мусорщика таза на лоб полезли: дорогой кашемировый пиджак был измазан кровью мексиканца. Винсеннс врезал ему раз, другой – уложил. Эксли рванулся вон из обезьянника.

Крики, вопли, рев – громче тысячи тревожных сирен.

Стенс выдернул из кармана фляжку джина. Все пьяны в стельку. Один Эд Эксли трезв как стеклышко – вон он, Сгружает в кладовку остатки спиртного.

Голоса:

– Молодчина, Большой Бад!

К голосам – лица: перекошенные, страшные. Эксли все возится в кладовке, трезвенник чертов, будет разбирательство – главным свидетелем станет! Недолго думая, Бад бросился по коридору к кладовке, захлопнул дверь и запер на засов.

Заперт в комнатушке два с половиной на два с половиной метра. Ни окон, ни телефона, ни селекторной связи. На полках – щетки, тряпки, ведра. Спиртное Эд выплеснул в раковину: но раковина засорена, и теперь в ней стоит мутное пахучее озеро. Дверь стальная – не выбьешь. От спиртовой вони блевать тянет. Через вентиляционное отверстие доносятся крики и глухие удары.

Эд колотит в дверь – нет ответа. Кричит в вентилятор, и горячий воздух обжигает ему лицо. Он в ловушке! Заперт, связан по рукам и ногам. Парни из Бюро посчитали, что он все равно не станет стучать. Что бы отец сделал на его месте?

Мучительно тянется время. Крики то затихают, то вздымаются волной, опять затихают – и снова… Эд молотит кулаками в дверь – бессмысленно. В кладовке все жарче. От спиртного в воздухе мерзкая вонь: как на Гвадалканале, когда он прятался от японцев под трупами. Форма насквозь мокрая. Сбить засов выстрелом? Пуля может срикошетить от металла и убить его.

Едва ли удастся замять дело: внутреннее расследование, гражданские иски, большое жюри[17]. Полицейские-садисты избивают подозреваемых – у скольких карьера пойдет коту под хвост! А в ответе за все – сержант Эдмунд Дж. Эксли, не сумевший обеспечить порядок в отделении. И Эд принимает решение: бог дал ему хорошие мозги, и сейчас самое время ими воспользоваться.

Эд присаживается на корточки и начинает писать на обороте бланка. Версия первая: правда.

Разнесся слух, что Джон Хеленовски лишился глаза. Слух распустил сержант Ричард Стенсленд, арестовавший Раиса, Денниса и Валупека, Клинтона. С тем же успехом можно было бросить спичку в канистру с бензином. Лейтенант Фрилинг, командир бригады, крепко спал, поскольку в нарушение внутреннего распоряжения за номером 4319 надрался на рабочем месте. Сержант Э. Дж. Эксли, внезапно оказавшийся за старшего, обнаружил пропажу ключей от камер. Толпа полицейских, отмечавших в дежурке Рождество, рванулась в обезьянник. Камеры, где содержались шестеро подозреваемых в нападении, были открыты ключами – теми самыми, которых недосчитался сержант Эксли. Сержант пытался снова запереть камеры, но избиение уже началось. Сержант Виллис Тристано схватил сержанта Эксли за руки, а сержант Уолтер Крамли снял у него с пояса запасные ключи.

Ни с помощью уговоров, ни с помощью силы сержант Эксли вернуть ключи не смог.

Добавим деталей.

Полицейские избивали беззащитных задержанных. Особенно зверствовал Стенсленд. Бад Уайт схватил одного из арестованных за шею и поднял, ударив головой о потолок. Сержант Эксли приказал офицеру Уайту прекратить: офицер Уайт приказу не подчинился. Сержант Эксли не стал повторять приказ, поскольку арестованный освободился, и необходимость в дальнейшей конфронтации отпала.

Эд поморщился и продолжал писать. Поставил дату – 25 декабря 1951 года. Заголовок: избиение заключенных в тюрьме Центрального участка. Большое жюри выносит обвинительный акт, в департаменте начинаются разборки в департаменте, репутация шефа Паркера летит к чертям… Эд взял чистый лист. Начнут опрашивать свидетелей – и тут выяснится, что все офицеры в участке были, что называется, в стельку. Пьяный свидетель – не свидетель. А вот сержант Эксли не пил, к тому же пытался навести порядок – свидетель из него идеальный. Ему нужно сложить с себя ответственность, начальству – сохранить лицо. В департаменте будут благодарны человеку, который поможет им выйти сухими из воды и отвязаться от газетчиков. Но для этого нужен план. А план надо составить заранее.

И Эд начал вторую версию.

Для начала возложим вину на конкретных людей. Стенсленд, Джонни Браунелл – брат раненого патрульного, Бад Уайт и еще несколько работяг, уже дослужившихся или почти дослужившихся до пенсии: Крагман, Такер, Хайнеке, Хафф, Дисброу, Доуэрти. Если прокуратура серьезно возжаждет крови – бросить им стариков. Далее: почему бы не предположить, что подозреваемые в нападении пытались бежать и освободить остальных заключенных? Алконавты из «аквариума» подтвердят. Еще несколько поворотов, и правда превращается в искусную ложь, которую ни один свидетель не сумеет опровергнуть. Эд подписал вторую версию и приложил ухо к вентиляционной трубе – узнать, не родилась ли третья.

Третья версия рождается в муках. За стеной Стенса призывают проснуться и взглянуть, что он, мать его так, натворил. Уайт бормочет что-то неодобрительное и уходит тяжелыми медленными шагами. Крагман и Такер матерят мексиканцев. В ответ – стоны и всхлипы. Уайта и Джонни Браунелла больше не слышно. Ленц, Хафф, Доуэрти, судя по всему, тоже смылись без шума. Надрывный плач, снова и снова повторяемое madre mia.

6:14 утра.

Эд начал третью версию. Ни стонов, ни madre mia. Арестованные за нападение буйствовали и подстрекали других заключенных к бунту. Получили по заслугам. Что бы сказал отец? Вечно твердит о правосудии. А этих шестерых избили за то, что они искалечили двух полицейских – что это, если не правосудие?

Шум затих – уже окончательно. Эд попытался уснуть, но так и не смог.