со школьных времен и помогающая прийти в себя даже в минуты эмоциональной нестабильности. Но проверенный метод в этот раз оказывается абсолютно бесполезным.

Oh merda.

Не хватало ещё позорно рухнуть в обморок прямо посреди коридора.

Пожалуй, стоило взять кого-то с собой.

Но брать было некого.

О её деликатном положении — и кто только придумал этот омерзительный неправдоподобный эпитет — знали всего двое человек. Но Энид была слишком занята на съемках нового выпуска своего телешоу, а Ксавье… Ксавье просто-напросто категорически отказался ехать в клинику.

— Я люблю тебя больше жизни, и никогда не стану принуждать к тому, чего ты не хочешь. Но, пожалуйста, не заставляй меня принимать участие в убийстве нашего ребенка… — в зелёных глазах явственно угадывалось тоскливое выражение.

Словно у побитого щенка.

Совсем как в юные годы, когда Уэнсдэй грубо открещивалась от всех его попыток сблизиться.

— Никакого ребенка там ещё нет, — она закатила глаза, даже не пытаясь замаскировать собственное раздражение. Гормональный шторм безжалостно и методично уничтожал жалкие зачатки эмпатии.

— Для меня — есть. И я говорю вовсе не о биологической точке зрения, как ты не понимаешь? — выражение горечи во взгляде Ксавье стало настолько ощутимым, что повисшее в воздухе напряжение можно было буквально резать ножом. Он несколько раз покачал головой, неосознанно отступая назад. — Прости, я просто не смогу поехать туда с тобой… Не смогу. Позвони, как… все закончится, я заеду и заберу тебя домой.

Впрочем, чему тут удивляться?

Глупо было полагать, что он обрадуется её решению сделать аборт. Совершенно очевидно, что перспектива подтирать слюни орущему младенцу казалась ему высшим земным благом. Вот только в её планах такого пункта никогда не было и не будет.

Уэнсдэй снова распахивает глаза и от безысходности принимается вчитываться в свою медицинскую карту, лежащую на коленях. За двадцать восемь лет жизни она обращалась в больницу всего несколько раз. Последний — когда два года назад очередной серийный убийца в момент задержания застрелил офицера полиции, а следом попытался убить и её. Пуля прошла по касательной в области плеча, но четыре шва всё-таки наложили. После этого случая Ксавье категорически настоял, чтобы она принимала исключительно косвенное участие в захвате особо опасных преступников — Аддамс пыталась протестовать, но на лице Торпа в тот момент отразился поистине панический ужас. А ещё несвойственная ему стальная решимость.

И ей пришлось уступить.

В который раз.

И вот куда тебя привели многочисленные уступки. Когда ты перестанешь быть такой идиоткой?

Какая-то крохотная часть рационального мышления до сих пор противится присутствию Ксавье в её жизни, но… на другой чаше весов лежит слишком многое, чтобы суровый голос разума мог одержать верх. Теперь Аддамс гораздо проще понять, почему столько безумных поступков — кровопролитий, войн, убийств — было совершено из-за любви.

Жаль, что она недооценила силу проклятого иррационального чувства много лет назад, когда позволила Торпу подобраться так близко.

А теперь ядовитый сорняк в сердце разросся настолько, что пустил метастазы по всем органам и клеткам.

Тяжело вздохнув, Уэнсдэй перелистывает страницу за страницей, и из медицинской карты выпадает сложенный вдвое листок. Ей не нужно разворачивать его, чтобы узнать, что там написано — за несколько дней она успела заучить каждую строчку наизусть.

Особенно последние.

В полости матки визуалиризуется плодное яйцо с эмбрионом, КТР 11 мм, сердцебиение 159 уд/мин, хорион по задней стенке. Соответствует беременности 7 недель по данным нормограмм.

Семь недель.

Сорок девять дней.

Больше тысячи часов.

И за всё это время она совершенно ничего не почувствовала и ни о чем не догадалась.

Что толку обладать экстрасенсорными способностями, если даже не можешь предвидеть… такое?

— Мисс Аддамс? — из кабинета напротив высовывается кудрявая голова молодого врача. — Пожалуйста, проходите.

Уэнсдэй вяло поднимается со скамейки, стараясь игнорировать головокружение, и входит в просторный, до стерильности белоснежный кабинет.

Она уже была тут позавчера утром, когда этот же врач подробно и обстоятельно изложил все детали процедуры.

— Это Мифепристон. Он заблокирует выработку гормона, поддерживающего беременность, — деловито сообщил он, положив на стол перед Уэнсдэй блистер с одной-единственной таблеткой бледно-лимонного цвета. — Но после приема первого компонента вы ещё можете передумать. В таком случае, есть совсем небольшой риск нарушения развития эмбриона, но это происходит крайне редко.

— Мне это неинтересно. Я не передумаю, — и она уверенно потянулась за препаратом.

А сегодня — завершающий этап.

С фальшивой, словно приклеенной улыбочкой, врач сосредоточенно рассказывает о действии второго компонента. Аддамс практически не слушает его — очертания безликого кабинета плывут перед глазами, и ей приходится уставиться в одну точку, чтобы хоть немного унять головокружение.

— …в общем, могут возникнуть боли и повышение температуры, это совершенно нормально, — резюмирует доктор и, покопавшись в шкафчике с лекарствами, достаёт заранее отрезанный от блистера серебристый квадратик. — Вам придётся провести под наблюдением несколько часов, после чего сможете отправиться домой. Ну, не буду мешать.

Когда за ним захлопывается дверь, Уэнсдэй берет двумя пальцами белую таблетку с неглубокой риской посередине. Кладет на ладонь, но подносить ко рту не спешит.

Настенные часы громко тикают, отбивая секунды промедления. А затем и минуты. Железобетонная решимость вдруг начинает понемногу терять свою силу.

Разумеется, нельзя воспринимать это как убийство в полной мере, но… у существа внутри неё есть сердцебиение. Целых сто пятьдесят девять ударов в минуту. Оно действительно живое, и оно совершенно не способно защитить себя, не способно дать даже минимальный отпор. Оно целиком и полностью зависит от неё — словно облигатный паразит, лишенный возможности существовать вне тела носителя.

И будет зависеть ещё много лет, если ты продолжишь сомневаться. Ты снова проявляешь слабость.

Вопреки увещеваниям рационального мышления, Аддамс откладывает таблетку на стол.

Напряженно барабанит пальцами по белой гладкой поверхности.

Машинально потирает переносицу.

Черт побери, почему это так сложно?

Словно она держит на прицеле безоружного, ни в чем не повинного человека. И собирается спустить курок.

Действительно ли она настолько сильно ненавидит это крошечное скопление клеток, чтобы хладнокровно лишить его права на жизнь?

Повинуясь странному инстинкту, Аддамс кладет ладонь на низ пока ещё плоского живота.

Непрошеные мысли атакуют разум.

Интересно, кто бы это был?

Мальчик или девочка?

На кого он был бы похож?

Конечно, по всем законам генетики на неё — ведь чёрные волосы и чёрные глаза почти всегда являются доминантным признаком. Но есть небольшая вероятность, что он мог бы унаследовать мягкий бархатно-зелёный цвет глаз, как у Ксавье. Уэнсдэй никогда не признается вслух, но уже на протяжении многих лет у неё есть ещё один любимый цвет.

Oh merda.

Ещё