Тетушка Блока, писательница Мария Андреевна Бекетова, самыми невинными фразами в «лакированной» биографии племянника изображает в лице Ксении Михайловны опытную светскую хищницу: «Она первая заговорила со скромным мальчиком, который не смел поднять на нее глаз, но сразу был охвачен любовью. Красавица всячески старалась завлечь неопытного мальчика».

А в личном дневнике Мария Андреевна Бекетова выскажется о первой возлюбленной кумира-племянника со всей пылкой яростью старой девы: «Он, ухаживая впервые, пропадал, бросал нас, был неумолим и эгоистичен. Она помыкала им, кокетничала, вела себя дрянно, бездушно и недостойно».

Да, красавец юноша с античными чертами лица и подлинником шекспировских трагедий и сонетов под мышкой почти мгновенно отбросил в сторону надоевшие пледы и нравоучения сухопарой тетушки и матушки-полковницы. Деспотичная, высокомерная, неуправляемая, приправленная Достоевским, Ницше и цыганским хором, в одночасье покинутая верным обожателем матушка и верная тетушка закатывали ежедневные истерики, ломая пальцы. Матушка пила пузырьками ландышевые капли, но сын впервые был равнодушен ко всему на свете, кроме синеглазой советницы!

Ухаживал он не очень умело, и оттого-то это выглядело в глазах Ксении Михайловны особенно трогательно: ежеутренние розы на крыльце, теневой конвой, шелест и хруст в зарослях ольхи за рамами спальни в отеле.

Поначалу Ксения даже растерялась. Она была совершенно не готова к такому повороту событий. И возможно, именно из-за этого повела себя несколько смешно и нелепо. В лучших традициях сентиментальных романов, Ксения стала делать вещи, которые никогда не позволила бы себе с мужем. Она капризничала, то розы не того цвета, не той свежести, а то вообще она больше любит лилии. Потом принялась тиранить бедного юношу. За слишком вольный взгляд она публично ударила Сашуру зонтиком по руке прямо возле источника вод. Изумленная публика тотчас посчитала своим долгом рассказать об этом матери юноши, прибавив, что парня нужно срочно спасать. Но Блок не хотел, чтобы его спасали. Он готов был снести все что угодно, лишь бы добиться взаимности обожаемой женщины. А та, точно не зная, что ей делать, проигрывая битву сама с собой, продолжала его мучить. Садовская возвращала цветы, рвала билеты на концерт, словом, ошеломленная внезапно застигнувшим ее «кружением сердца» и тщетно борясь с этим из последних сил, то отталкивала, то привлекала. Но все это еще пуще разжигало пыл незакаленного в боях за сердце прекрасной дамы неловкого трубадура. Он почти вприпрыжку бежал на свидания на окраину городка, возле солевых градирен, или около туманного ивового озера послушно катал синеокую «похитительницу сердца» в лодке…

Но однажды… Случилось то, что неминуемо должно было случиться. То, чего жаждал Блок, и то, чего боялась Ксения, произошло. Был чудный вечер. Сатура засиделся дольше обычного. Луна только взошла, и глаза женщины сияли ярче, чем всегда. Противиться возникшей между ними магии не было сил. И вечер незаметно и плавно перешел в ночь.

Блок узнал другую сторону любви. Поначалу он был несмел, неловок, а порой с излишней поспешностью портил эти ночные часы, но Ксения, казалось, этого не замечала. Этот мальчик стал для нее точно воплощением девичьих грез о прекрасном принце, явившемся, чтобы разбудить ее душу. Влюбленные были счастливы, не замечая туч, уже сгущавшихся над их головами.

Саша теперь возвращался домой под утро, бледный, взволнованный, и что-то усердно записывал в своей книжке-альбоме, не позволяя никому до нее дотрагиваться. Вот этими строками он открыл свой первый лирический цикл, озаглавленный тремя буквами: «К. М. С.»

И еще, уже более определенно:

Александре Андреевне Блок этих, да и всех других, отчаянно любовных, горячечных строк – не читал. Такое было впервые! Мать Саши почувствовала себя отвергнутой. Она видела, как меняется ее Сатура, понимала, какую власть над ним обретает эта «гнусная» женщина, и… ничего не могла с этим поделать. Госпожа Кублицкая в сердцах разорвала в клочья батистовый платок, обломила трость – ручку у зонта, но… Он словно не замечал никаких признаков душевного неудовольствия матери. Александра Андреевна вместо лечения нервов извелась донельзя. Уже которую ночь она проводила без сна, долгими часами прислушиваясь, не раздаются ли Сашины шаги. Наконец она выпила несколько пузырьков с каплями и… решилась. На крайний, отчаянный шаг. Александра Андреевна нанесла «перезрелой кокетке» утренний визит, отнюдь не светский, в отчаянии пообещав «гнусной совратительнице юного дарования» все что угодно, вплоть до серной кислоты и сибирской каторги, благо положение второго мужа – гвардейского полковника – сии угрозы вполне позволяло!

Ксения Михайловна молча выслушала истерические вопли ревнивицы, чему-то задумчиво улыбнулась, и… отворила входную дверь. Ошеломленная таким холодным приемом госпожа Пиотух-Кублицкая в тот же вечер решила увезти сына в фамильную усадьбу Шахматово. Внешне он не сопротивлялся.

Но все когда-то заканчивается. И к огромной радости матери Блока, банальный курортный роман сына закончился через месяц почти ничем. Что могли значить какие-то трепетные обещания «не забывать, писать» и подаренная у двери купе полуувядшая роза?! Александра Андреевна, внутренне торжествуя, писала домой в своем привычном ироническом стиле: «Сашура у нас тут ухаживал с великим успехом, пленил барыню, мать троих детей и действительную статскую советницу. Смешно смотреть на Сашуру в этой роли… Не знаю, будет ли толк из этого ухаживания для Сашуры в смысле его взрослости, и станет ли он после этого больше похож на молодого человека. Едва ли».

В разговоре же с растерянным сыном мать позволила себе еще более резкие замечания, на грани изощренного цинизма, облив его горячие, трепетные чувства бурным потоком холодного презрения: «Куда деться, Сашурочка, возрастная физика, и, может, так оно и лучше, чем публичный дом, где безобразия и болезни?» Блок побледнел. Если бы мать ударила его по лицу, это было бы куда легче снести. Он молча стоял и смотрел на нее, не в силах «переварить» услышанные фразы. Вот именно эти несколько роковых слов и оказались той миной замедленного действия, которая постепенно разрушила его жизнь. В сердце его с той поры тихо и прочно вошла крохотная ледяная иголка, постепенно выросшая в айсберг, сковавший душу плотным панцирем. Разбить холодный панцирь снежного принца Кая будут пытаться все последующие Прекрасные Дамы Блока, во главе с Любовью Дмитриевной Менделеевой. Все, увы, напрасно!

Опрощение и насмешка, право же, лучшее лекарство от юной любовной лихорадки! Ладьи, лебеди, луна, романтические вздохи, туманные ивы, стараниями отчаянно возревновавшей maman превратились в плоскую литографию на облупленной стене курортного отеля. Но Александра Андреевна плохо знала собственного сына. По возвращении в Россию тайная восторженная переписка с «синеглазой певуньей» продолжилась.