– Выстрелил себе в рот из «макарова», – пояснил следователь. – Если хочешь посмотреть на его мозги – посмотри на стену. Как тебе такой натюрморт?

– Впечатляет, – ответил Левкус и достал из кармана сигареты. – Я вижу, тебе весело, капитан? Чему радуешься?

– Тому, что это не «глухарь». Нет преступления – нет и дела.

Левкус, однако, не разделял оптимизма следователя. Он повернулся к эксперту, которого знал так же давно, как и следователя, и спросил:

– Что с отпечатками, Василий Петрович?

– Чисто, – отозвался пожилой эксперт, выпрямляясь и поворачиваясь к Левкусу. – «Пальчики» повсюду одни и те же и принадлежат убитому.

Левкус с облегчением вздохнул. Значит, все-таки самоубийство. Это хорошо.

Человека, прострелившего себе голову, звали Иван Иванович Бородин. Он был в городе человеком заметным: возглавлял охранное агентство «Щит», имевшее надежную и безукоризненную репутацию. Услугами агентства пользовались банкиры, директора магазинов и прочие весьма солидные и состоятельные люди. Бородин был вхож в лучшие дома города и был на «ты» с самим мэром города.

И вот теперь он застрелился. Не оставив записки. Это значит, что придется иметь с прокурором долгую, обстоятельную и неприятную беседу. Какого черта он вообще застрелился? Чего ему не жилось?

При мысли о предстоящем докладе прокурору Левкус поморщился.

Минут десять спустя, осмотрев место происшествия и пробежав глазами протокол осмотра, Левкус перешел из комнаты на кухню и закурил. Звягинцев к нему присоединился.

– Ну? – сказал Звягинцев. – А теперь ты объяснишь, каким ветром тебя сюда занесло? Ты ведь, кажется, должен был отправиться в отпуск.

– Отправишься тут, – с досадой пробормотал майор. – Прокурор вызвал. Персонально. Он берет это дело под особый контроль.

– С чего это вдруг?

Левкус кивнул в сторону комнаты и сказал:

– Бородин – его старый приятель. Когда-то они вместе учились в десантном училище.

– Надо же.

Из комнаты вышел эксперт, снял перчатки и тоже достал сигареты. Левкус дождался, пока он прикурит, и спросил:

– Как, Василь Петрович? Все в порядке? Странностей нет?

Пожилой эксперт подумал, поправил пальцем очки и ответил:

– На первый взгляд нет. Детали пока не известны, но смело берусь утверждать две вещи. Первая – смерть наступила около двух часов назад. Вторая – господин Бородин сам выстрелил себе в рот.

– Точно сам?

– Да сам, сам, – кивнул эксперт. – Дверь квартиры была закрыта изнутри, на замок с фиксатором. На ручке замка отпечатки пальцев Бородина. Так же, как и на ручке ящика стола, в котором лежал пистолет. Сам закрыл дверь, сам сел за стол, сам достал пистолет и сам сунул его себе в рот.

Левкус повернулся к Звягинцеву:

– Кто позвонил в милицию?

– Соседи, – ответил тот. – Они услышали звук выстрела, вышли в коридор и позвонили Бородину в дверь. Он не отозвался. Тогда они позвонили в милицию. Обычная история.

– Значит, дверь была закрыта изнутри, – задумчиво проговорил Левкус. – А окна? Окна были закрыты?

– Форточка в комнате была открыта, – нехотя признал Звягинцев. – Но забраться через нее в комнату абсолютно невозможно. Здесь шестой этаж. До пожарной лестницы метра три.

В глазах Левкуса появилась тревога.

– Отпечатки с подоконника и оконной рамы сняли? – уточнил он напряженным голосом.

– Конечно, – ответил эксперт.

– Ну, и?..

– Чисто, – сказал эксперт.

Левкус вздохнул и затянулся сигаретой.

– Что ж, может, оно и к лучшему, – философски изрек он. – Жаль только, что Бородин записки никакой не оставил. Тогда бы точно никаких сомнений.

– Да какие там сомнения, – дернул щекой Звягинцев. – Чистое самоубийство. Не подкопаешься. Так и передай шефу.

– Вряд ли это его утешит, – усмехнулся Левкус. – Но все же лучше самоубийство, чем убийство. Если мне не удастся убедить шефа в том, что Бородин прикончил себя сам, нам с вами придется с утра до вечера вспахивать носами землю в поисках улик.

Следователь Звягинцев пожал плечами, как бы говоря: «Да какие тут к черту улики? Все ведь ясно как божий день». А эксперт лишь хмыкнул.

– Какого черта ему вообще понадобилось стреляться, – в сердцах проговорил Левкус. – У этого парня денег было больше, чем у нас вместе взятых. Я как-то видел, как он обедал в ресторане – одних устриц набрал баксов на триста. А водки выпил – целый графин! И главное, ни в одном глазу.

– Охотно верю, – сказал эксперт, дымя сигаретой. – С такой комплекцией, как у него, только в одиночку на медведя ходить. Если бы стрелял в сердце, точно бы остался жив!

Мужчины помолчали. Всех поразил контраст между воспоминаниями о рослом, могучем мужчине, пышущем здоровьем, и бледной, аморфной грудой мяса, сидящей в кресле с простреленной головой.

– Да, – задумчиво протянул Звягинцев. – Судьба человека – загадка.

– Какого черта ему понадобилось стреляться, – вновь повторил Левкус, досадливо морщась. – Чего ему не хватало?

– Мало ли, – пожал плечами эксперт. – Может, были проблемы по мужской части?

– Проблемы? – Левкус прищурился. – Василь Петрович, ты его любовниц видел? Клаудия Шиффер отдыхает. Самодовольнее физиономии, чем у Бородина, я в жизни не видел.

– И тем не менее он мертв, – грустно пробормотал эксперт.

– Н-да… – Левкус глубоко затянулся сигаретой. – Родственникам сообщили?

– Да какие там родственники, – хмыкнул Звягинцев. – Бородин ведь холостяк. Жил один, без жены, без детей. Родители у него давно умерли.

– Да-да, я помню, – кивнул Левкус. Он поискал глазами, куда бы бросить окурок, и после секундного колебания вмял его в кадку с цветами. – Ладно, поеду к шефу, отрапортую.

– Успеха, – сказал эксперт.

– Мыло дать? – осведомился Звягинцев.

Судмедэксперт Василий Петрович Штерн, несмотря на весь свой внешний цинизм, был глубоко верующим человеком. Вот уже пятнадцать лет он вскрывал тела и всякий раз, «работая» с трупом, включал фоном классическую музыку. В основном Моцарта, Гайдна или Россини.

Музыка помогала ему настроиться на философский лад и воздвигнуть между собой и лежащим на столе телом что-то вроде невидимой стены, прочно разделяющей два царства – царство живых и царство мертвых. Только так он мог смотреть на труп без внутреннего содрогания и даже с интересом, как смотрят на пластмассовый манекен или восковую фигуру.

Несмотря на большой стаж, Василий Петрович Штерн все еще был человеком мягким и жалостливым, и особенно сильно переживал, когда ему приходилось вскрывать трупы молодых людей и девушек. Каждый раз, когда это случалось, его поражала нелепость ситуации. Он, пожилой человек, которому давно пора «на полку», режет ножом юношей и девушек, которые только начали жить… Это было абсурдно, и это было печально.