— Ну все, готовь задницу, — шепнул Артему поручик Томилин. — Сейчас-то тебе и отольется наш гофкригсрат.

Офицеры и унтер-офицеры испарились из конференц-зала.

Заложив руки за спину, полковник прошелся по комнате, пересек луч проектора. Контрфорсы Лхоцзе поползли по складкам мундира, вершина царапнула нарукавный знак.

— Верещагин, я, кажется, передавал вам приказ явиться ко мне сразу по возвращении.

— Сэр?…

— Сейчас вы скажете, что не просматривали почту…

— Так точно, сэр!

— Я так и думал почему-то. А теперь вы мне объясните, что здесь происходило.

— Что именно, ваше высокоблагородие?

— Вот этот… брифинг. Что вы тут обсуждали?

— Результаты разведки, господин полковник. Если вам будет угодно, я могу продемонстрировать все слайды с самого начала и объяснить…

— Tell the sailors about it[1], Верещагин! Трех четвертей вашей постоянной команды здесь нет, вы их даже не позвали. Но зачем-то позвали Козырева и Новака, которые сроду никуда не ездили, а по скалам лазают только во время марш-бросков.

— Ваше высокоблагородие, при всем моем уважении к вам, я не могу беседовать в таком тоне. Скажите, в чем, собственно, вы меня обвиняете, и тогда я смогу либо защищаться, либо признать свою вину. Мы пока еще в армии Юга России, а не в…

— Вот именно, капитан! — Полковник сел на стол. — Вот именно! Воссоединение начнется со дня на день, а тут самый… политически неблагонадежный из моих офицеров — находясь, между прочим, в отпуске! — шляется по территории полка и проводит тайные конференции за черными шторами. Чему вы улыбаетесь, черт вас подрал?

— Полицейская терминология вам не дается, господин полковник. При слове «неблагонадежный» вас так перекосило, будто вы надкусили лимон.

— Вас еще не так перекосит, когда я вами займусь! — пригрозил полковник. — Я еще помню, что вы говорили журналистам после К-2. Вам, похоже, нужно постоянно напоминать, что армия создана не для того, чтобы вы совершенствовали свое альпинистское мастерство и, красуясь перед телекамерами, делали провокационные заявления.

— Сэр, я помню, для чего существует армия.

— И для чего же?

— В Уставе сказано, что мы должны отражать вооруженные нападения на Крым или предотвращать их, сэр. Устав не регламентирует эмоций военнослужащего, бессильного отразить такое нападение или предотвратить его. Я волен чувствовать по поводу Идеи Общей Судьбы все, что угодно. Я волен говорить, что я чувствую, коль скоро меня об этом спрашивают.

— А если вам сейчас же придется отсюда отправиться на гауптвахту, как вы на это посмотрите?

— Я в отпуске, сэр. И воинских преступлений не совершал…

— Ну так и догуливайте свои отпуск! Оденьтесь в цивильное, катитесь на свою квартиру и не показывайте здесь носа, пока отпуск не кончится.

Полковник вздохнул и как-то странно осел на столе, как будто из него вытащили невидимый стержень. Все его пятьдесят семь лет проступили на лице.

— Честно говоря, Арт, мне было бы куда спокойней, если бы вы сидели в своем Непале. А так — я не знаю, чего от вас ждать. Вы — темная лошадка, Арт.

Верещагин ничего не отвечая, выключил проектор и накрыл его чехлом.

— Я так и не могу понять, как вам удалось стать офицером, — продолжал полковник. — Вас должны были отсеять из армии еще до того, как вы стали действительным рядовым.

— Разве я плохой офицер? — спросил Артем.

— Вы хороший офицер, — согласился полковник. — Вы знаете дело. Умеете работать с людьми. Вы быстро соображаете и хорошо держите себя в руках. Но человека, который отказал вам в университетской стипендии, я считаю своим личным врагом. Короче… — Он перешел на английский и отчего-то вновь распрямился, разгладился, как будто незримый стержень снова держал его позвоночник. — Вам осталось два дня. На третий день вы появляетесь к утренней поверке. Но эти два дня я не должен видеть вас здесь. Увижу — закатаю на гауптвахту в превентивном порядке, а там можете хоть подавать на меня в суд. Все, вы свободны, идите…

Верещагин сунул в карман коробку со слайдами, откозырял и вышел. Уже за дверями его нагнал голос полковника:

— И вашего Сэнда это тоже касается!

Еще в феврале Шамиль натурализовался как Шэм Сэнд. Многие в последние два года меняли свои имена на «яки»-лад. Армейцев это поветрие коснулось меньше, но в роте Верещагина все же было три случая: рядовые Иван Кассиди, Масуд Халилов и Петр Воскобойников стали, соответственно, Яном Кэсом, Масхом Али и Питом Уоксом. Нет, определенная польза от такого сокращения имен, в общем-то, была: традиционно имя, фамилия и звание крымского военнослужащего были вышиты на клапане его кармана по-русски и по-английски. Одно время татары требовали, чтобы и их язык был отражен, но командование здраво рассудило, что клапаны у карманов не резиновые. И без того грудь некоторых военных, носящих особенно витиеватые фамилии, украшают буквосочетания, при виде которых у иностранных коллег начинаются трудности. Например, сам Арт был помечен надписью «cpt. A. Verestshagin».

— Значит, встречаемся завтра? — Козырев ждал его у выхода.

— Как договорились.

— Чего Старик хотел?

— Пустое.

— Володя! — окликнул Козырева подполковник Ставраки. — Что у тебя в следующую субботу?

— Скачу в Карасу-Базаре для Волынского-Басманова.

— А кто?

— Африка.

— И как она?

— Упрямая старая коза, сэр. Губы — как подметки. Но прыгает неплохо. Рискните десяткой, если хотите. Для стоящих лошадей Басманов нанимает профессионалов.

— А какие шансы у Глагола?

— Фаворитом идет Джабраил, но Глагол себя хорошо показал во Франции. Просто он молодой еще. Попробуйте, должен же он когда-то победить.

— Спасибо. — Подполковник сделал пометку в талоне предварительных ставок и «заметил» Верещагина. — С возвращением, Арт. Зайдите, пожалуйста, к Старику, он очень хотел вас видеть.

— Я уже виделся с ним.

— Кончился ваш отпуск?

— Еще нет.

— Ну, так чего вы здесь торчите? Мешаете людям…

— Уже уезжаю, сэр.

— Вы хоть в бар вечером позовете по случаю возвращения?

— Завтра, ваше благородие.

— Ну, завтра так завтра… Ближе к людям надо быть, Верещагин. Проще, проще. Спуститесь со своих вершин. Люди на земле живут.

— Вас понял, сэр.

— Устарело, Верещагин! Теперь отвечают так: «Служу Советскому Союзу!»

— Я присягал на верность Крыму.