Хотя Рузанов не считал себя знатоком в живописи, но ему показалось, что картина написана просто великолепно, в несколько наивно-романтической манере, и по стилю напоминала одновременно полотна Семена Щедрина и раннего Саврасова (как это возможно, судить он не брался, но она произвела на него именно такое впечатление). На переднем плане был изображен край небольшого озера или, скорее, пруда, обильно заросшего ряской, кубышками и рогозом, а по берегу – кустарником, какими-то покляпыми деревцами и осокой. Из воды около самого берега выглядывал и тянул руки-корни огромный корявый пень с сидящей на нем неестественной величины зеленой квакшей; в воздухе кружили стрекозы, а водную гладь чертили всякие насекомые, типа водомерок, но тоже, на взгляд Рузанова, слишком крупные. К воде с берега спускался полуразвалившийся бревенчатый мосток, от него через кусты и осоку, в глубь возвышающегося на втором плане глухого ельника бежала узкая тропка, по обеим сторонам которой художник запечатлел целую колонию ярко-красных мухоморов и еще каких-то зеленоватых зонтичных грибов не менее ядовитого вида. При этом живописец, видимо, изобразил вечер, ибо если на часть пейзажа уже как бы начали спускаться сумерки, то ровно половина виднеющегося пруда и примыкающего к нему леса была освещена последними, но яркими лучами заходящего солнца.

Картина Алексею сразу понравилась, точнее, она его просто заворожила. Чем именно, он еще не разобрался, но, скорее всего, сочетанием реалистичности и несколько нарочитой сказочности пейзажа. Художник явно умышленно допустил некоторые заведомые преувеличения: стрекозы, водяные клопы и поганковидные грибы были заметно крупнее, чем в природе, коряги – чересчур искорежены; ветви склонившихся над водой худосочных осинок слишком напоминали паучьи лапы, а переход от света к тени – немного резок, то есть сумерки были как-то очень уж сумрачны для раннего вечера, а солнечный свет, напротив, ярковат для этого же времени суток. Вместе с тем той грани, за которой все эти фантазии превратились бы в гротеск, художник не переступил, что и создавало некое неуловимое и трудно передаваемое, но очаровывающее смешение вымысла и реальности. А еще картина была пронизана ощущением ожидания – будто бы вот-вот что-то должно произойти, что-то неуловимо измениться в пейзаже или вдруг выползти из пруда… В правом нижнем углу доски красной краской была проставлена подпись: «А. Прохоровъ» – и ниже значилось наименование самой картины: «Павловъ прудъ».

За разглядыванием этой находки Рузанов чуть не позабыл о своем намерении посетить могилу Прасковьи Антиповны, а время уже приближалось к двенадцати, того и гляди, грибники могли вернуться. Поэтому, отложив картину, он нашарил в кармане загодя позаимствованные у Татьяны ключи и пошел заводить джип. По дороге он остановился у колодца, решив заглянуть к бабке Люде и уточнить у нее, в какой части кладбища искать могилу.

Людмила Тихоновна колупалась в огороде, но, завидев Алексея, отложила лопату и, по своему обыкновению, торопливо заковыляла навстречу.

– Никак бабку Прасковью собрался навестить, – догадалась она и, усевшись рядом с ним на крылечко, принялась мыть в оловянной миске только что накопанную картошку. – Ну что ж, дело хорошее. Токмо ты вот что: коли уж на машине, может, сгоняешь в Нагорье, закажешь службу поминальную по Антиповне? Чай, не разоришься, а ей все утешение. Ее ведь, сердешную, там, в Нагорье, и отпевали. Храм тамошний хоть и порушен сильно, но служба идет. Вот уж года два как.

– Непременно съезжу.

– Вот-вот, съезди, милок. Заодно в магазин зайдешь, купишь мне крупы гречневой два кило да гороху столь же и еще кой-чего по мелочи, я тебе для памяти уж записала. – Баба Люда вытерла руки о передник и вручила Рузанову осьмушку бумаги, исписанную с двух сторон карандашом и содержащую список необходимых ей продуктов. – А то ведь неизвестно, приедет ли к нам сегодня автолавка-то. На прошлой неделе так и не дождались, хоть и дорога была сухая. Чтоб, кажись, не приехать посуху-то?

– Хорошо, будет сделано. А вот еще что, Людмила Тихоновна, есть тут по близости какой-то Павлов пруд?

– Павловский-то омут? А куда бы ему деться? Да ты и сам, верно, знаешь. Чай, видал не один раз. Он ведь аккурат за вашим березняком лежит. Да только на что он тебе? Коли рыбки собрался поудить, так ступай на реку, а в ямине этой никакой рыбы отродясь не было, нечего там и делать.

– Ага, так это болотце такое, что за перелазом в излучине Сабли. А почему оно называется Павловским прудом? Павлово-то ведь совсем в другой стороне.

– А кто его знает. Эдак уж исстари повелось: Павловский пруд, или Павлов омут. Токмо говорят, что его еще кто-то из прежних помещиков велел вырыть, вроде бы раньше там купальня у них была, а может, рыбная сажалка. Это уж потом он зарос и заболотился, хотя я его иным и не припомню. Рыбы там никакой нет, даже и проверять не думай, одни лягвы да пиявицы. Кабы ты был охотник, так еще уток там можно пострелять, они в тех местах часто селятся. А так и не ходи, и время не теряй. Ну, езжай себе с богом, да про магазин-то не забудь!

Пообещав, что купит все в точности, ничего не перепутав, Рузанов узнал также, что могилу следует искать на левом, ближнем к Нагорью, краю кладбища, возле оврага, и уже совсем собрался уходить, как вспомнил про письмо. Охлопав себя по карманам, он с сожалением обнаружил, что забыл его дома, а заинтриговавшее Таньку выражение, как назло, напрочь вылетело у него из головы.

Делать нечего, Алексей решил отложить консультацию на потом и расстался с Людмилой Тихоновной, предварительно пригласив ее на обед, отведать грибов.

Уже перебравшись через мост и проехав Бережки, Алексей остановился в поле в виду кладбища и достал мобильник. Убедившись, что связь хотя и плохонькая, но есть, он набрал номер своего старого университетского друга Костромирова.

– Игоревич? Привет. Узнал? Вот и славно. Как ты там? Ага, все ясно: жив, здоров и тучен, и делом не замучен. Чудесненько. Слушай, Слав, ты по-прежнему у нас по исторической части подвизаешься? Ага. Замечательно. А можешь выполнить одну мою просьбу? Нет, при твоих способностях, я думаю, она тебя не слишком обременит. Тогда слушай: нужно, чтобы ты порылся в архивах, литературе соответствующей, ну, даже не знаю… в ревизских сказках каких-нибудь, переписях, которые, значит, опубликованы были… одним словом, сам покумекай, где копаться, а нужно мне узнать следующее: имеются ли какие-либо сведения о бывших владельцах деревни Ногино Тверской губернии, предположительно Апухтинского уезда. Что? Черт! Не знаю я, как они звались… Почему к тебе и обратился! Что? Не твой профиль? Ну ладно, выручи, ты ж у нас любитель копаться в бытописаниях земли. Какой период интересует? Да, все, что найдешь… ну, тогда хоть с XVIII века, а сумеешь, так и с потопа. Ладненько? Не очень напрягаю? Вот и замечательно. Понятно, что никаких гарантий, ты покопайся просто, вдруг сыщется чего интересное. И вот еще что, если повезет и помещики такие найдутся, то посмотри, не было ли среди их дворни неких Прохоровых. Ага, Прохоровых! Вот и все. За неделю управишься? Тогда я тебе сам звякну в субботу или воскресенье, до меня тебе все одно не дозвониться. Да, пишу тут кое-что, но это скорее личный интерес. Ну все, прощай и жди звонка.