— Вы очень хорошо говорите, — с улыбкой похвалил он.

Знание языков предполагает способность открываться навстречу другим и предрасположенность к постоянному приобретению нового опыта. Но Тереза Уолкер сказала, что вокруг Ханны никого нет, она даже мобильником не пользуется. Такие пациенты, как Холл, заключены в своем маленьком мирке и все время повторяют одни и те же привычные действия. Интересно было бы узнать, каким образом эта женщина, кроме английского, так хорошо изучила итальянский.

— Вы какую-то часть жизни провели в Италии?

— Только детство, меня увезли отсюда, когда мне было десять лет.

— Вы переехали в Австралию с родителями?

Ханна помедлила, прежде чем ответить.

— По правде говоря, я их не видела до того момента… Я выросла в другой семье.

Джербер записал, что Ханну удочерили. Это была очень важная информация.

— Теперь вы постоянно живете в Аделаиде?

— Да.

— Это красивый город? Вам нравится там жить?

Женщина задумалась.

— Я как-то никогда об этом не думала, — только и ответила она.

Джербер счел, что общих мест достаточно, и перешел к сути дела.

— Почему вы решили подвергнуться гипнозу?

— Повторяющийся сон.

— Не хотите мне о нем рассказать?

— Пожар, — ответила она лаконично.

Странно, почему Тереза Уолкер об этом не упомянула. Джербер сделал запись в блокноте. Он решил пока не давить на Ханну, еще будет время вернуться к этой теме.

— Чего вы ожидаете от терапии? — вместо того спросил он.

— Сама не знаю, — призналась Ханна.

Детскую психику легче исследовать с помощью гипноза. Дети меньше, чем взрослые, противятся проникновению чужого разума.

— Вам провели только один сеанс, верно?

— По правде говоря, это доктор Уолкер предложила мне такой курс, — сообщила Ханна, выпуская через ноздри колечки серого дыма.

— А сама-то вы что думаете о такой технике? Только откровенно…

— Должна признаться, вначале я в нее не верила. Сидела неподвижно, с закрытыми глазами и чувствовала себя полной дурой. Выполняла все, что мне говорили — насчет того, чтобы расслабиться, — и в то же время у меня чесался нос, и я думала, что, если сейчас я его почешу, доктор себя почувствует неловко. Ведь это доказывает, что я еще бодрствую, так?

Джербер кивнул: рассказ его позабавил.

— Сеанс начался среди бела дня, при ярком солнце. Поэтому, когда доктор Уолкер велела мне открыть глаза, я думала, что прошло не больше часа. Но за окном уже было темно. — Ханна помолчала, потом проговорила изумленно: — А я ничего не заметила.

Никакого упоминания о крике, который она издала, будучи под гипнозом, и о котором говорила Уолкер. Это тоже показалось Джерберу странным.

— Вы знаете, почему ваш лечащий врач вас направил ко мне?

— А вы знаете, зачем я приехала? — спросила в свою очередь Ханна: было очевидно, что причина ей представляется весьма серьезной. — Может быть, и вы подозреваете, что я сошла с ума?

— Доктор Уолкер вовсе так не думает, — успокоил ее психолог. — Но дело, которое вас привело во Флоренцию, довольно необычное, вы не находите? Вы утверждаете, что более двадцати лет назад был убит ребенок и вы помните только его имя.

— Адо, — сказала она с полным убеждением в своей правоте.

— Адо, — повторил психолог, будто соглашаясь с ней. — Но вы не можете сказать, где и почему произошло это убийство, более того, признаете себя виновной, хотя вовсе не уверены в этом.

— Я тогда была еще девочкой, — защищалась она, будто считая, что ненадежная память — более тяжкая вина, чем способность совершить убийство в столь нежном возрасте. — В ночь, когда случился пожар, мама дала мне выпить водички для забывания, поэтому я ничего и не помню…

Прежде чем продолжить, Джербер записал в блокноте и это необычное выражение.

— Но ведь вы понимаете, что почти наверняка не сохранились материальные свидетельства преступления? Если и было какое-то орудие, оно подевалось непонятно куда. Даже если бы его удалось найти, нельзя утверждать, что оно связано именно с этим преступлением. И потом, нельзя говорить об убийстве, если нет тела…

— Я знаю, где Адо, — откликнулась женщина. — Он до сих пор похоронен у дома, сгоревшего при пожаре.

Джербер постучал авторучкой по блокноту.

— И где находится этот дом?

— В Тоскане… точно не знаю где. — Ханна потупила взгляд.

— Это, конечно, вас обескураживает, но вы не должны думать, будто я вам не верю: наоборот, я здесь для того, чтобы помочь вам вспомнить и установить вместе с вами, насколько реально это воспоминание.

— Оно реально, — мягко, но решительно произнесла Ханна Холл.

— Хочу вам кое-что объяснить, — терпеливо приступил Джербер. — Доказано, что дети до трех лет не имеют памяти. — Тут он вернулся мыслями к случаю Эмильяна. — Начиная с трех лет они не запоминают автоматически, а учатся это делать. В ходе обучения реальность и фантазия помогают друг другу и тем самым неизбежно смешиваются… По этой причине мы в данном случае не можем исключить сомнение, ведь так?

Женщина вроде бы успокоилась. Перевела взгляд на большое слуховое окно, откуда за плотной темной пеленой дождя виднелась башня Палаццо Веккьо.

— Знаю, это вид для немногих счастливчиков, — поспешил сказать психолог, думая, что Ханна восхищается архитектурой. Но она жалобно проговорила:

— В Аделаиде почти никогда не бывает дождя.

— Дождь наводит на вас меланхолию?

— Нет, он внушает страх, — с неожиданным пылом возразила Ханна.

Джербер представил себе, через какой ад прошла эта женщина, прежде чем явиться к нему. И какой ад еще ждет ее впереди.

— Вы часто испытываете страх? — спросил он со всей деликатностью.

Ответом ему был пристальный взгляд голубых глаз.

— Каждую минуту. — Она, казалось, говорила искренне. — А вы боитесь чего-нибудь, доктор Джербер?

Задавая вопрос, женщина смотрела на фотографию в рамке, которая лежала на столике из вишневого дерева изображением вниз. На снимке психолог позировал вместе с женой и сыном на фоне альпийской панорамы. Но Ханна Холл не могла этого знать. Как не могла знать, что ему важно было иметь эту фотографию рядом с собой, но он скрывал изображение, потому что не подобает выставлять напоказ портрет своей счастливой семьи перед детьми, у которых серьезные проблемы в аффективной сфере. Джерберу, однако, показалось, что этот взгляд был нарочитым. Какую бы цель ни преследовала пациентка, психологу стало не по себе.

— Моя мать всегда говорила: тот, у кого нет семьи, не знает, что такое настоящий страх, — продолжала женщина, давая понять, что догадалась о том, кто изображен на фотографии.