А как обстоят дела со вниманием? Это ведь, можно сказать, важнейший процесс в мозге, и, несомненно, им нужно управлять. Чтобы эффективно реагировать на мир, мозг должен уметь стратегически сосредоточивать ресурсы на произвольных предметах. Но при этом внимание бывает капризным и расхлябанным не менее, чем тележка в супермаркете, сбиваясь куда попало. Из базовых принципов инженерии управления мы знаем, что тектуму нужна внутренняя модель, чтобы следить за вниманием. Мы с коллегами назвали эту предположительную внутреннюю модель “схема внимания” – по аналогии со схемой тела, которая помогает следить за телом. Схема внимания – это комплекс информации, описывающий внимание: не предмет, на который оно направлено, а само внимание. Схема наблюдает за его состоянием, отслеживает его динамические переходы от одного состояния к другому и предсказывает, как оно может измениться в ближайшем будущем. Вариант схемы внимания – информация, которая следит конкретно за явным вниманием, – был обнаружен в тектумах обезьян и кошек[48]. Согласно базовым принципам, такая же информация почти наверняка имеется у лягушек, рыб и других животных, у которых есть тектум, даже если он подробно не изучен.

Вернемся к нашим лягушкам. Мы знаем, что у них есть центральный процессор – тектум. Мы знаем, что им присуще явное внимание – способность ориентировать органы чувств на определенный фрагмент большого мира. Мы знаем, что у них должна быть схема внимания, поскольку во внимании нет смысла, если им невозможно управлять, а управлять им невозможно без внутренней модели. Схема внимания – это примерно то же самое, что сложная модель самого себя. Лягушка не просто направляет внимание на определенные предметы в своем мире. Она еще и некоторым образом знает, что делает это. У нее есть информация о ее собственном внимании.

Что именно знает о себе мозг лягушки благодаря схеме внимания?

Вспомним о мысленном эксперименте, который я предложил провести во второй главе. Представим себе, что мы взяли футурологический переводчик информации в речь, Речинатор-5000, и воткнули его в тектум лягушки. Пользуясь информацией из схемы внимания, Речинатор может сказать: “Тут какие-то глаза. Тут тело. Они двигаются так и этак, поворачиваясь в разных направлениях. В данный момент они направлены на ту дергающуюся черную точку. Поскольку прямо сейчас они двигаются, то скоро окажутся направлены вон в ту сторону”. Информация настолько буквальна потому, что внимание лягушки ограниченно. Да, у нее есть схема внимания, но она описывает лишь явное. Для лягушки внимание – это поворот головы и глаз. А значит, нужная лягушке внутренняя модель – это модель головы и глаз: как они двигаются, как соотносятся с предметами.

Предположим, мы при помощи Речинатора спросили у тектума лягушки: “А есть ли у тебя субъективное переживание этой мухи?”

Тектум может давать только ту информацию, которая в нем имеется. Он скажет: “Там носится туда-сюда черная точка. Тут глаза. Тут тело. Они двигаются. Они направлены туда”.

Мы слегка раздражаемся: “Да-да, это понятно. Но как насчет осознания? Насчет мысленного образа мухи?”

Тектум лягушки повторяет: “Тут глаза. Тут тело. Они направлены туда”.

В тектуме лягушки попросту нет информации, чтобы ответить на наши вопросы. Понятие осознания для нашей амфибии не имеет смысла. Несмотря на то что у нее есть сложный мозг, определенный тип внимания и даже схема внимания, лягушке не нужны внутренние модели, описывающие ее как сознающего агента.

Я до сих пор с теплом вспоминаю Элвиса и Присциллу. Я знаю, что их поведение на удивление сложно, даже их скрипучие брачные песни. Если бы я достаточно времени провел с лягушками, у меня бы наверняка наладился с ними контакт и появилось бы интуитивное ощущение (столь характерное для нас, общественных человеческих существ), что в этих крошечных животных должно таиться сознание. Это человеческие, социальные объяснения того, почему людям может казаться, что у лягушки есть сознание. Но у амфибии практически наверняка отсутствует аппарат, позволяющий моделировать сознание или приписывать это свойство себе самой. У нее может быть объективное осознание о себе и окружающей среде в том смысле, что она обрабатывает информацию о своем теле и его окружении, но, если бы нам удалось перевести эту внутреннюю информацию в речь, не нашлось бы никаких причин обнаружить в лягушке субъективное осознание.

И тем не менее все нужные фрагменты почти расположились по местам. Согласно моему эволюционному отчету на настоящий момент, полмиллиарда лет назад у древней бесчелюстной рыбы образовалась некая форма явного внимания, появился тектум, чтобы этим вниманием управлять, и, вероятно, схема внимания, чтобы упростить управление. Амфибии, рептилии, птицы и млекопитающие – все унаследовали одну и ту же систему. Во всех нас скрыт один и тот же тектальный аппарат. Но, чтобы обнаружить феномен, который мы признаем как сознание, нужно сделать еще один шаг. Нужно от явного внимания обратиться к более сложному и тонкому навыку скрытого, в котором экспертами являются птицы и млекопитающие.

Кора головного мозга – характерная для мозга млекопитающих складчатая внешняя оболочка – начала развиваться, вероятно, у рептилий более 300 млн лет назад, в каменноугольном периоде (карбоне)[49]. То были времена бескрайних топких джунглей, мир все еще объединялся в суперконтинент Пангею[50], кислорода в воздухе содержалось больше, чем сегодня, и от этого насекомые вырастали до гигантских размеров, несмотря на невысокую эффективность их дыхательных систем[51]. С тех времен в окаменелостях сохранились двухметровые многоножки и полуметровые стрекозы. Период называется каменноугольным, поскольку после увядания пышных джунглей весь огромный объем биомассы превратился в угольные пласты.