Петер с беспокойством следил за рыжей хищницей, рыщущей по острову. Уж он-то понимал, что Василиса хочет есть. Когда она, пробегая, кидала мимолетный взгляд на петуха, в глубине ее зрачков словно вспыхивало пламя – впору жарить цыпленка-табака.

Гамбургский петух отогнал навязчивые мысли о голодной спутнице. Сам он вполне обходился тем, что выискивал в траве. Здесь были вкусные насекомые и какие-то семена.

– Скажи-ка, Петер-петушок, – вкрадчиво сказала Лисена, вернувшись из разведки, – ты рыбачить умеешь?

– Ко-ко-конечно, нихт, – ответил петух. – Я есть хватайт, что найти на берег.

– Масленая твоя головушка… Здешний берег ужасно мал и небогат пищей. В кустах вроде бы шевелилась уточка, только где уж мне ее поймать-то?

– Ты иметь возможность переплыть реку.

Лисена сощурилась и посмотрела поверх широкой водной ленты на большую землю.

– Смогу, хоть и с трудом. Но ведь ты не перелетишь, глупый. Я покумекала и решила: нам нужно оставаться на месте и ждать Михайло. Он мудрый, что-нибудь придумает.

– Я не хотеть делать тебя расстроенный, – мягко сказал Петер. – Михайло весит очень, очень много. Он сильно расшибайся.

– Ну, Петруха, все-таки куриные у тебя мозги, – снисходительно заявила Лисена. – Плохо ты нас знаешь, чучело пернатое. Мы, русские, такой народ, что хоть ты нас в воду окунай, хоть огнем жги, хоть сверху кидай, хоть снизу подбрасывай, мы все равно выкарабкаемся! Поэтому прекращай эти заупокойные речи. Ломоносыч цел и здоров, могу поспорить.

Петух и лиса слонялись по острову, дремали, потом глядели, не отрываясь, на берег. Так прошло полдня.

В Лисенином животе начало урчать, причем все громче и громче. Рыжая молчала, сохраняя исключительно насупленный вид… Насупленный! Словечко-то какое! Суп… С петушком…

Петер вспорхнул на довольно высокую ветку.

– Я есть любить сидеть на насесте, – пояснил он, тайно прикидывая, не достанет ли его постоянно облизывающаяся Василиса.

– Все-таки дрейфишь, красавец, – слегка наигранно усмехнулась лиса. – Спой, что ли.

Гамбургский тенор подумал: «И спою! Лисене нравится мой голос. К тому же прекрасное заставит ее забыть о голоде». Петер мог позволить себе нескромный эпитет «прекрасное». Чистый голос петуха действительно ценился, в цирке его номер всегда горячо принимали, а в тамбовском лесу он мгновенно сделался суперзвездой.

Петер не долго выбирал подходящую песню. Речной островок казался бедному петуху одиноким кораблем, затерянным в морских пучинах. Слова вспомнились сами:

Напрасно старушка ждет сына домой.

Ей скажут, она зарыдает.

А волны бегут от винта за кормой,

И след их вдали пропадает…

Петух пел настолько красиво и жалобно, что рыжей стало стыдно, ведь она действительно примерялась, как бы скушать германскую птицу. Лисена зачарованно слушала, лишь в конце поймала себя на мысли: «Как жаль, что у Петера не было в клюве здоровенного ломтя сыра!»

Рыжая пообещала себе не трогать петушка. А лопать-то страсть как хотелось!

Лиса еще раз обошла остров и остановилась возле странной палки, торчащей из воды на расстоянии хорошего прыжка от берега.

– Кто ее воткнул? – пробормотала Лисена. – Зачем? Неспроста она тут, ой неспроста, – и отправилась дальше.

Мимо проплыл уж. Красиво так, по-змеиному. Рыжая с удовольствием съела бы и ужа, но он направлялся мимо острова.

День заканчивался, а еды все не было. Лиса лежала под деревом, сверху, нахохлившись, сидел Петер. Василисина совесть давно замолчала, гамбуржец вновь представлялся ей отличным обедом, а не гениальным певцом.

Вдруг Лисенины уши развернулись, словно большие локаторы. С реки доносились звуки всплесков, ритмичные, приближающиеся. Лиса юркнула в ивняк, приказав петуху, чтобы тот притаился.

К острову плыла резиновая лодка. В ней сидели два угрюмых мужика. Оба воровато поглядывали по сторонам.

«Либо воры, либо браконьеры», – смекнула Лисена.

Мужики были невзрачные, совершенно неприметные, одетые почти одинаково – майка да штаны цвета хаки, а обуви лиса не видела. Один сосредоточенно греб, второй, сидевший на корме, откинулся и лениво почесывал за ухом.

Сидевший на веслах аккуратно подправил лодку к палке, которая так волновала Василису. Пассажир ухватился за торчащий над водой черенок, выдернул, потянул на себя.

К палке была привязана веревка, а к ней – железная клетка, в народе называемая «телевизором». В ловушке обнаружилось несколько рыбин. Рыжая хищница фыркнула от досады: «Еда была так близко, а я?!..»

– Маловат улов, Зденек, – натужно пробасил гребец. – Ну да ладно, на ужин хватит.

Лодка уперлась в берег островка. Люди выбрались на песок, небрежно подтащив лодку подальше на сушу.

Зденек прогулялся, размял плечи, махая руками, будто это он наяривал веслами. Гребец выкинул на траву свернутую палатку, связку дров и «телевизор».

– Эй, Збигнев, поосторожнее, – буркнул Зденек. – Сломаешь снасть – нечего будет жрать.

– Сам бы и выгружал, – огрызнулся гребец.

Зденек не ответил. Они молча поставили палатку, развели костер, Збигнев распотрошил рыбу, достал из лодки решетку для барбекю.

Вскоре рыбка шкворчала над костром.

– Благородный ужин для благородных панов, – рассмеялся Зденек.

Оба рыбаря сидели спиной к лодке, Лисене и дереву, на котором примостился петух, еле живой от страха.

– Эй, Петер! – шепотом позвала рыжая. – Ты совсем, трусишка, ополоумел. Ну-ка, отомри! Смотри, хе-хе, у нас есть лодка.

Петух завращал испуганными глазами.

«Сейчас раскудахчется», – решила Лисена и зажмурилась, однако Петер справился с приступом паники, но так и не шевельнулся. Стоит только двинуться, и рыбаки услышат.

– Если я захотеть полететь, то крылья будут хлопать, – совсем не по-куриному прошипел петух.

Лисена беззвучно рассмеялась.

– А ты не маши, а пари, словно орел. Прямо в лодку! Понял?

Петер закивал столь рьяно, что чуть не упал с ветки. Рыжая снова захихикала.

Успокоились.

– Я пошла первой, ты стартуй, когда я буду у лодки.

– Ладно.

Мужики вовсю пировали.

Лиса выскользнула из ивняка и поползла.

– Давай-ка пивка! – сказал Збигнев.

– Шам вожьми, – с набитым ртом ответил Зденев.

Лисена вжалась в землю.

Збигнев встал и отправился к лодке. Порылся, извлек бутылку и скользнул взглядом по островку. «Заметит! Крышка тебе, Василиска!» – мысленно завопила лиса. Нет, не увидел. Вернулся к костру, сел.