Спросил с нескрываемым интересом:

— А дальше?.. Что было потом?

— Вы не очень устали? — очнувшись, вежливо осведомился Ангел.

— У меня сна — ни в одном глазу. И вообще у меня ощущение, что я не просто слушаю вас, а вижу все, что вы мне рассказываете!..

— Так оно и есть, — подтвердил Ангел.

— Я не знаю — поймете ли вы меня, Ангел, это слишком специфично, вряд ли вы когда-нибудь с этим сталкивались... Но у меня создалось стойкое впечатление, будто я сижу в «ленфильмовском» или «мосфильмовском» просмотровом зальчике при монтажной и смотрю еще не озвученный и не смонтированный материал, только без дублей, а я, достаточно опытный сценарист, безумно хочу узнать — что же все-таки было дальше в этой истории! Понимаю: веду себя совершенно непрофессионально, но никак не могу отделаться от вопроса — кто был тот самый «неблагополучный Человек», к которому вас послали на выручку?..

— Видите ли, Владимир Владимирович, если я сразу начну рассказывать вам именно про этого человека — вы не уясните себе всего наворота событий. Ибо это история целой семьи, начавшаяся задолго до моего появления на Земле. Рассказывать же вам всю «семейную историю» этого маленького ленинградского клана — чудовищно утомительно! — сказал Ангел.

— Для вас? — скептически спросил В.В.

— Нет. Для вас, — возразил Ангел.

— Идите вы!.. Я обожаю семейные истории! Мне осточертели наши телевизионные бандиты, братки-депутаты и зоологически завистливая ненависть к олигархам, которых в нашем кинематографе играют самые низкооплачиваемые актеры в мире! С наслаждением бы пересмотрел «Сагу о Форсайтах». Немедленно подавайте свою «семейную историю», Ангел!!!

Ангел отодвинул гофрированную занавеску, посмотрел в оконную черноту ночи и сказал:

— Ну что ж... Гасите настольную лампу, ложитесь и прикройте глаза. Как говорят в Одессе: «Вы просите песен — их есть у меня!» Сейчас вы получите уже озвученный вариант.

В.В. послушно выключил лампу, улегся и закрыл глаза. И уже откуда-то издалека услышал голос Ангела:

— Чуть больше тридцати лет тому назад девятнадцатилетняя Фирочка Лифшиц, по паспорту — Эсфирь Натановна, в миру — Эсфирь Анатольевна, учительница начальных классов средней школы, неожиданно потеряла невинность. Была, так сказать, по обоюдному согласию «дефлорирована» незнакомым ей водопроводчиком Серегой Самошниковым...

— Уже безумно интересно! — с закрытыми глазами ухмыльнулся В.В.

— Забыл спросить вас, Владим Владимыч, вы не боитесь небольшого перемещения во Времени? Примерно лет на тридцать, на сорок назад? — спросил Ангел.

— Я просто мечтаю об этом! В то время я был еще — ого-го!..

— Прекрасно, — сказал Ангел. — Тогда — вперед!

— Эй-эй, Ангел! — всполошился В.В. — Почему вперед?! Вы же говорили — назад... Впереди, кроме встречи с внучкой Катей, мне уже почти ничего не светит...

— Простите, ради всего святого, — виновато проговорил Ангел. — Вперед — в смысле назад — в историю, в Прошлое!

В ожидании этого прыжка из одного Времени в другое В.В. напрягся, зажмурился, и... ничего не произошло!

Только стены и потолок двухместного купе спального вагона «Красной стрелы» вдруг стали как-то странно таять, растворяться в воздухе...

...заполняться нормальным дневным светом и превращаться в...

— И пожалуйста, никаких сухомяток! Обязательно доешь бульон с клецками, — говорила Фирочкина мама Любовь Абрамовна.

— И чтоб в доме никаких посиделок! — грозно сказал папа Натан Моисеевич. — Ты меня слышишь?! Тетя Нюра будет заходить и проверять тебя. А через две недели, когда мы вернемся, она нам все расскажет.

По страдальческому лицу Фирочки было видно, как она жаждет отъезда родителей.

— Хорошо, хорошо, мамочка! Папа! Не нервничай... Отдыхайте и ни о чем не думайте, умоляю вас!

— Глядя на тебя, можно подумать, что тебе не терпится спровадить нас из дому, — грустно сказала Любовь Абрамовна.

— Мамуля, прости меня, но я просто жутко хочу в уборную!

— Ну, хорошо уже, хорошо! Идем, Люба, — говорит Натан Моисеевич.

Он поднимает большой фибровый чемодан с никелированными металлическими уголками и выносит его на лестничную площадку.

Любовь Абрамовна целует Фирочку и выходит из прихожей за ним.

Фирочка облегченно поднимает глаза в потолок, словно благодарит Всевышнего за освобождение, закрывает дверь на все замки и засовы и мчится в уборную, на ходу расстегивая халатик...

— До потери невинности у Фирочки оставались всего один час и двадцать шесть минут...

Натан Моисеевич тащит тяжелый чемодан по внутренним дворам старого петербургского дома.

Любовь Абрамовна несет дорожную сумку и сетчатую авоську.

— Ты же сумасшедший! — говорит она мужу. — Ты же абсолютный мишугинэ!.. Кого ты попросил следить за Фирочкой, за твоей дочерью?!

— Как кого? Свою младшую сестру Нюру! Что, она за две недели не сможет пару раз зайти к своей племяннице?

— Если бы я знала, что оберегать нашу Фирочку ты попросишь эту блядь Нюрку, на которой пробы ставить негде, я бы тебе голову оторвала! И все остальное.

— Айне крути мне бейцы!.. — спокойно говорит Натан Моисеевич.

И тут они выходят из полутемной подворотни своего дома прямо на солнечный свет улицы Ракова.

Натан Моисеевич ставит чемодан на мостовую и лихо предлагает:

— Берем такси?

— Обойдемся автобусом, — говорит Любовь Абрамовна.

Натан Моисеевич безропотно поднимает чемодан, и они оба уходят в сторону Манежной площади...

Раздался звук спускаемой воды в уборной, и оттуда, на ходу застегивая халатик, выскочила развеселая Фи-рочка...

— Так выглядело начало двухнедельного счастья Фирочкиной свободы. Фирочка даже не подозревала, что до утраты невинности, о чем она тайно и трусливо мечтала лет с тринадцати, у нее оставалось совсем немного времени — всего один час девятнадцать минут.

Но шум спускаемой воды в туалете подозрительно не прекращался.

Фирочка насторожилась, прислушалась — там, в уборной, вода склочно забулькала и отвратительно захрюкала!!!

В испуге Фирочка бросилась обратно в туалет и заглянула в горшок: уровень воды в унитазе не уходил в слив, а, наоборот, угрожающе поднимался!..